— А, — поймал Ронни знакомую ноту, — у нас там одна тоже есть… рядом живет, Мария зовут. Тоже странная какая-то, с ней и не дружит никто.
— Красивая хоть? — спросил Бальдур.
— Она, что ли? — Ронни задумался. И вдруг удивился, потому что видел Марию сегодня, но не заметил ничего… А теперь вспомнил — и удивился! Она же ничего девчонка стала, это раньше ее было не видать, как блоху, но теперь… Она же стройная, и черные волосы, богатые, как некоторые ткани — так и хочется коснуться… И вместо двух чернильных клякс появилось лицо — девичье большеглазое лицо, которое выглядит как дорогущая ваза тончайшего стекла — смотреть неловко, а про то, чтоб коснуться, и подумать страшно…
— Ронни!
— А, да. Красивая.
— Ты с ней дружишь? — вдруг спросил Бальдур, лицо у него было растерянное, в кои-то веки.
— Я? С Блохой?! — искренне возмутился Ронни, — Да ну ее…
Бальдур смотрел на него — и в первый раз в жизни Ронни стало неуютно под этим взглядом, потому что взгляд был пьяный, блестящий, добрый… но тревожный какой-то, Бальдур то и дело отводил глаза.
— Ты что? — спросил он.
— Ничего, — с искренним недоумением отозвался Бальдур, — Слушай, а сыграй мне, а?
Ронни был пьяноват, другие комнаты тихонько гудели от музыки и голосов, и это было как… при отце. Празднично так…
Ронни щелкнул замочками футляра.
— Не бойся, играй, — сказал Бальдур, — там и не услышат ничего, а дальше этой комнаты — выход на террасу, на ней курят, дела никому нет…
Мог бы и не говорить. Ронни и сам хотел поиграть.
Он играл, не видя, какими странными глазами глядит на него Бальдур. А веселые мелодии вдруг грустнели, а потом снова смеялись…
Картинок не было.
Ронни опустил смычок.
Бальдур сидел в кресле, закинув ногу на подлокотник, сидел так спокойно — если б не руки, которые продавали его с головой. Пальцы были стиснуты, связаны в гордиев узел… Ронни не успел спросить, в чем дело, когда распахнулась дверь.
Вошедший мужчина был огромного роста, худой, и вид у него был такой, что он-то плевал и плюет на все манеры и этикеты, причем ему-то никто не посмеет ни слова сказать. Резкое некрасивое лицо еще больше портили крепко сжатые челюсти и презрительно напряженные губы. Но серые глаза имели неожиданно спокойное, даже кроткое выражение. Глаза ангела на лице вредного беса.
Бальдур моментально вскочил. Ронни и так стоял, а впрочем, как он подумал сразу, до него тут и дела никому не было.
Он ошибался.
Мужчина заговорил с Бальдуром по-английски, Ронни английского не знал. Чуть позже Бальдур пересказал ему все это, и Ронни ушам не поверил.
А зря.
— Бальдур, да?
— Бальдур фон Ширах, сэр.
— Кто сейчас играл на скрипке?
— Мой друг, сэр.
— Имя.
— Рональд Гольдберг, сэр.
— Гольдберг… черт, где-то я это слышал… а может, и не слышал, не помню ни черта. Бальдур!
— Да, сэр.
— Дай парню мою визитку, пусть придет, если хочет.
— Да, сэр.
— Надеюсь, что увижу его, действительно. Надеюсь, смогу ему чем-нибудь помочь. Среди тех, кто толчется здесь и мучает инструменты, неясно почему полагая себя музыкантами, он — единственный, кто может рассчитывать на музыкальное будущее. Парень играл старенькие мелодии, но импровизировал на их основе, словно еврейский Аполлон. Давненько я не слышал таких вариаций в таком своеобразном исполнении…
— Сэр…
— Да.
— А я, — самолюбивый Бальдур не мог не задать этого вопроса, — я играю очень плохо, да?
— Ты неплохо кокетничаешь, — ответили ему безжалостно, — но играешь плохо. Нет, это совсем не плохо — для салонов и маленьких концертных залов. Но для больших… Если будешь больше заниматься, появится виртуозность. Но зачем она тебе? Ты все равно не можешь играть так, чтоб сердца бились чаще.
— Неужели это ясно заранее?!
— Это ясно, Бальдур, с первого серьезного произведения, сыгранного учеником. Твое призвание в чем-то другом, но только не в музыке. Вот твой дружок — забыл, как его — да, должен посвятить себя музыке, это дар. Техника у него чудовищная, но пока это ему не мешает… да и не будет мешать никогда, этот справится с чем угодно. Не забудь отдать визитку.
— Да, сэр…
Дверь закрылась.
Конечно, Бальдур не пересказал Ронни ту часть разговора, которая касалась уже не Ронни, а его самого.
