— Эй ты, бледный! Как там тебя величать? Поиграться вздумалось? Хочу предупредить: таких игр я не люблю! Выходи, и сразись как мужчина! Не будь трусом! Не заставляй меня выходить из себя. Хорош прятаться, я говорю! Это тебя не спасёт! Выходи, а не то я сам тебя из-под земли достану, выволоку за шкуру, как шелудивого пса, да так пну, что покатишься прямиком в преисподнюю! — с вызовом выкрикнул Конан в не слишком умелой попытке разозлить молчаливого стража подземного храма. Признаться, другого выхода он для себя не видел, уж лучше почётная смерть в бою от руки бога, нежели голодная смерть неудачливого охотника за сокровищами.
Ответа, как и прежде не последовало. Конан с досады тряхнул гривой черных как моль волос. Разозлить таинственный голос оказалось не легче, нежели отыскать запрятанные им в храме сокровища, но варвар сдаваться не собирался.
— Молчишь, да? Ты мне солгал, солгал как последний торговец навозом. Здесь нет никаких сокровищ! Да и бог ли ты? Так чучело огородное…
Быть может таинственный некто и не собирался отвечать на возгласы человека, но попранное достоинство и факт посягательства на его божественную сущность, видимо всё-таки заставили его заговорить.
— Замолчи, глупец! Для вора, ты производишь слишком много шума. Ищи старательнее. Око сияющего Митры не успело ещё дважды коснуться горизонта, с тех пор, как ты нарушил мой покой. Даю тебе время, до захода солнца. Успеешь — будешь купаться в золоте, а нет — в ледяной воде! С заходом солнца я затоплю катакомбы. — значительно повысив голос, отвечал некто.
Выходит, Конан пребывал в подземелье, по меньшей мере, уже день. Как же быстро летит время, когда не имеешь представление о том, что происходит на поверхности, не имея возможности наблюдать за извечным движением небесного светила, отделяющего день от ночи, свет от тени. Варвар вспомнил, что не ел уже целые сутки, отчего, вдруг, забурлило в животе. Занимаясь поисками золота, он напрочь позабыл о еде, но теперь пустой желудок настойчиво напоминал, что настала пора, в первую очередь, позаботится о хлебе насущном, а уж после думать о кошельке. Конан понимал, что пути назад уже нет и до захода солнца сокровищ ему не найти, как бы он ни старался. Ничего не оставалось, как гнуть свою линию до конца, а там уж будь, что будет. Тешило только одно — хуже быть уже не может…
— О чём ты там бормочешь? Мне что-то плохо слышно! Щёлкать варежкой каждый мастак, а дела коснись, так сразу в кусты. — играл ва-банк варвар, по ходу пьесы припоминая самые изощрённые изречения из своего богатого ругательствами арсенала.
— Поздравляю! Наконец, ты это сделал! Ты перешел черту дозволенного! Теперь ты пожалеешь, человек, что осмелился вызвать меня на бой. — громовым раскатом прогремело под сводом зала, сотрясая мраморные колонны.
Ужасающей силы взрыв сбил Конана с ног и бросил на пол, а полыхнувшая вслед за ним яркая вспышка света, заставила прикрыть лицо руками, едва не ослепив. Но уже в следующее мгновение варвар снова стоял на ногах и сжимал в руке свой верный меч. Он смело вскинул веки, пронзая ледяным взглядом своего противника, коим оказался высокий крепкий воин с красивыми чертами мужественного лица, молодой и сильный — под стать самому киммерийцу. Широкий инкрустированный драгоценными камнями пояс перетягивал массивный торс бога, сквозь плотные кожаные штаны с длинной бахромой проступали узлы мышц на сильных ногах. Как и северянин Кром, противник Конана был богом-воином. Под играющей лучами света кожей, будто тело воина отлили из чистого серебра, отполированного до зеркального блеска, прорисовывались бугры могучих мускул.
Противники, не отводя глаз, пристально смотрели друг другу в лицо. Отрешенный взор серебряного воина не выражал чувств, в нём не читалось ни ненависти, ни ярости, ни сожаления, не было в нём и гордости или высокомерия. Бог был бесстрастен, его глаза горели ярким белым огнем и казались холодными и неподвижными. Статью могучего воина он вызывал лишь восхищение и в тоже время варвар был пронизан уважением к его железной выдержке и абсолютным понятиям чести, столь далёкими для южных богов мрака, каковыми были Сет и Нергал, Дагот и Ариман. Конан прекрасно понимал всю серьёзность своего положения, но отступать было поздно, да и некуда. За свои двадцать с небольшим лет ему довелось поучаствовать и в грандиозных битвах, и в уличных драках, сражался он и с солдатами цивилизованных стран, и с дикарями пиктских пустошей, и с бандитами с широких дорог, с колдунами и чародеями, уродливыми чудовищами, призраками, мертвецами поднятыми из могил чарами некромантов, со всякой нечестью встречаемой им на дорогах жизни, и по воле богов или счастливой случайности из битв всегда выходил победителем или, по крайней мере, живым. Поверженные враги стояли перед ним теперь, как тени прошлого. Ныне же ему предстояла битва с богом, шанс на успех в которой был призрачно мал.
