Случалось так, что столб, скользнув по глинистой стенке, валился в сторону. Не дожидаясь, пока ветер совсем свалит его, на помощь комсомольцам спешили нужные и лишние, свои и посторонние, но одинаково деловитые люди.
Раксин с друзьями совершил подлинное чудо — за месяц они установили более трехсот электроточек. Две сотни столбов, как вехи новой жизни, забелели на сельских улицах.
Оставалось протянуть провода и оживить локомобиль.
Тяжелое ржавое колесо маховика со скрежетом подвигалось на миллиметр-другой. Иван, повиснув на нем, командовал:
— Тяните меня!
Друзья наваливались, и маховик, глухо урча, делал полоборота. Такая процедура повторялась по нескольку раз.
Мокрый, грязный, измученный, Раксин ложился на топчан, отворачивался к стенке, а через полчаса снова брался за проклятый маховик.
И все-таки колесо повернули, и поршни локомобиля сделали первые движения.
Ночи напролет, в кровь стирая ладони, Раксин и Шилоносов начищали до блеска цилиндры, вентили, трубы. Неудобно согнувшись, свесив утомленные ноги, Раксин под утро засыпал на узких дощечках, брошенных на фундамент. Даже и во сне его не покидали мысли о работе. Столбы превращались в спицы гигантского работающего маховика, осью которого была его голова. Иван вскакивал, недоумевающе протирал глаза и перебирался к другу. В обнимку с Павлом он коротал остаток ночи, а утром все начиналось сначала — столбы, провода, дождь, стужа.
Холод, казалось, пробирался в кровь, остужал ее, растекался по организму.
Иван, хлопая на морозе руками, как крыльями, кричал с высоты:
— Павел! Тащи катушку дальше. Я тут заканчиваю.
…И вот наступил день пуска. Никто не знал, что комсомольцы раньше срока дадут ток и таким образом преподнесут односельчанам действительно праздничный сюрприз.
Высился в середине станции котел локомобиля. Поблескивали под потолком лампочки. Они пока не светились, но ждать оставалось недолго.
Дудин поджег в топке припасенную заранее лучину и березовые дрова. Робко вздрогнула стрелка манометра и поползла вправо.
Пар поднимался над локомобилем и рассеивался по цеху, еще больше сгущая полумрак, в котором то и дело мелькала долговязая фигура Шилоносова.
Павел отличался энергией, покладистым характером и унаследованным от отца умением делать все быстро и надежно. Он радовался, что наконец-то может показать свое знание техники и мастерство, что ему по плечу не только крохотная кинопередвижка, с которой он исколесил район, но и большущая громадина старинного локомобиля с загадочной нерусской маркой.
Павел радовался и одновременно боялся. А вдруг машина откажет, вдруг он сделал что-нибудь не так, и лампочки в селе не вспыхнут? Тогда позор!
Стараясь не думать об этом, Шилоносов беспрестанно шмыгал из кочегарки в конторку, где на щите поблескивали медью рубильники, трогал давно закрепленные болты, вентили. А может, где забыли закрепить, а может, слабо закрепили? Он в сотый раз проверил выключатели, предохранители, прощупал изоляцию и, поймав настороженный взгляд Раксина, опустил лохматую белокурую голову и откровенно признался:
— Боязно мне, Иван.
— И мне, Пашка, страшновато. Дело-то, вишь, какое незнакомое. Но не дрожать же. Смотри, у тебя какая заячья рожа!
— На себя сначала взгляни, — беззлобно огрызнулся Павел, и рука его опять потянулась к рубильнику.
— Не терпится, — улыбнулся Иван.
— Ну да. А тут, как на зло, не темнеет, — проворчал Шилоносов и взглянул на часы-ходики, по-домашнему тикающие над столом…
Наконец солнце зашло, и грязновато-серые сумерки нехотя начали окутывать выцветшую неприветливую землю. На улицах пусто, тихо. Живой только ветер. Он бьется в черные, как пещерные входы, окна, треплет дранку на крышах и гонит по пруду свинцовые волны.
Иван, Павел и Яков вышли за ограду. Село угадывалось в темноте одиноко мерцающими коптилками да собачьим лаем.
От сознания исполненного долга радостно стучали сердца друзей. Они молчали, боясь сказать что-нибудь обыденное, не отвечающее моменту и тем нарушить торжественную тишину, которая сейчас заменила громкие слова и похвалу.
— Включай, Паша! — шепнул Иван.
