— Прекрати!
—…Хотя на самом деле отлично знаешь, что все было совсем не так, что мы сделали это только потому, что не можем жить друг без друга, что только вместе нам хорошо, что мы хотим друг друга, наконец!
— Но я…
— Почему ты притворяешься, что не знаешь?
— Чего не знаю?
— Того, что я люблю тебя! Того, что я хочу быть с тобой, только с тобой, навсегда с тобой, вопреки всему с тобой!
— Дэвид…
— Что — Дэвид? И не надо этих разговоров насчет того, что я тебе этого никогда не говорил! Говорил. Тысячу раз говорил, а теперь вообще рта не закрою! Буду будить тебя по ночам и говорить. Звонить с работы и говорить. И все это, заметь, совершенно бескорыстно, потому что ТЫ-ТО как раз ничего такого мне никогда не говорила.
— О, Дэвид…
— Уже лучше. Попробуй еще.
— Дэвид, я…
— Ну же!
— Я люблю тебя. Больше неба, больше солнца, больше жизни. Я люблю тебя, я хочу тебя, я не могу без тебя дышать.
— Грейси…
— Я умру, если ты меня разлюбишь.
— Хорошо…
— И сейчас я хочу, чтобы ты меня…
— Ах, бессовестная!
После этого в библиотеке на некоторое время все разговоры прекратились.
Когда угли в камине подернулись пеплом, а нетронутое шампанское в фужерах выдохлось, Дэвид, лежа на медвежьей шкуре, пошевелился и крепче прижал к себе Грейс. Он был абсолютно счастлив.
Грейс уткнулась лицом ему в подмышку, замурлыкала, как довольная кошка, умирая от нежности и любви.
— Дэвид…
— Да?
— Почитай еще.
— Погоди, дай полежу. Ты меня измучила, ненасытная валлийка.
— Это ты меня… зацеловал! Ну почитай…
Он со вздохом поднялся, потянулся, и Грейс засмеялась, прикрывая растопыренными пальцами блестящие от возбуждения глаза.
— Ты красивый.
— А ты прекрасна.
— Ты очень красивый и умный. Ты лучше всех.
— Конечно. Иначе я не смог бы отбить тебя.
— У кого, дурачок?
— У всего остального мира. У миллионов мужчин, которые только и ждут, чтобы бросить этот мир к твоим ногам.
— А знаешь… На меня ведь никто раньше и внимания не обращал.
— Так я и поверил. Я-то помню, как мистер Сэмюэль с тобой танцевал. Пять танцев подряд. А мистер Сэмюэль с кем попало не танцует.
Они рассмеялись хором, а потом отправились за бесценной книгой. И снова Дэвид торжественно и нежно читал древние и вечные строки, а Грейс хотелось плакать от счастья и нежности.
Закончив, Дэвид отнес Библию на место и поманил к себе Грейс. Она подошла, прижалась к нему горячим бедром, взглянула вопросительно.
— Я хочу, чтобы ты сама ее закрыла. Знаешь, я ведь не смогу пообещать, что всегда-всегда буду ночевать дома…
— Что-о?
— В смысле, мне ведь придется уезжать по делам? Так вот: в те вечера, когда я буду далеко, ты станешь приходить сюда, отпирать витрину и читать то самое место из этой книги. Наше с тобой. И тогда я буду знать, что ты думаешь обо мне.
— Дэвид… Как замечательно…
— Запоминай шифр. Его ни одна живая душа не знает.
— Ох…
— Кроме моей жены.
Она ошеломленно отпрянула, а ее мужчина спокойно и невозмутимо вздернул бровь.
— Я разве не сказал? Забыл. Мысленно-то я уже раз сто это говорил. Ты будешь моей женой.
— Да!
— Тебя, между прочим, не спрашивают. Это утвердительное предложение.
— Так вы тиран, мистер Стил?
— Голос крови. Галерею видела? Сплошь одни тираны. Запоминай цифры.
И он медленно повторил ей комбинацию цифр, запирающую и отпирающую кодовый замок витрины, в которой хранилась бесценная реликвия семейства Стилов.
В эту ночь они спали вместе, в комнате Дэвида. На этом настоял он сам. Грейс плохо помнила свои сны, разве что один, самый яркий. Она, в ослепительном наряде и жемчужной диадеме, бежит по цветущему лугу, с неба сыплется пушистый, но совершенно не холодный снег, а навстречу ей торопится Дэвид. И хотя расстояние между ними никак не уменьшается, Грейс счастлива, счастлива настолько, что в какой-то момент ее ноги отрываются от земли, и она плывет по воздуху, и снежинки вьются вокруг, а небо синее-синее…
Кларисса к завтраку не вышла, сказавшись больной. Просунула в дверь голову, живописно замотанную шерстяной шалью с кисточками, и жалостливо сообщила, что вчерашние конфеты с ромом доконали ее зуб.
— Я сейчас приму таблеточки, а потом буду спать. До вечера. Не обижайтесь на меня, мои дорогие, ладно? И скажите Стенли, чтобы он не приставал и не долбил в дверь.
