— Грейс, ты в себе? В благодарность за что? За то, что ты упала с лестницы?
— Ну… не совсем…
— И почему ты с нее упала? Ты что, пьешь?
— Мама, это был несчастный случай…
— Запомни, Грейс Колмен, женский алкоголизм не излечивается. Это самый страшный недуг наших дней. Повсеместная разнузданность и вседозволенность, нежелание молодежи, учиться и тем самым развивать собственные мозги, приводят к деградации…
— Мама, я не пила!
—…не говоря уж о том, что у таких людей не может быть здорового потомства…
— Мама, ау!
—…и если ты думаешь, что быть взрослой — это значит пить, курить и предаваться беспорядочным связям с мужчинами, позволь тебя расстроить, это совсем не так. Напротив, это признак того, что ты еще совершенный подросток по психике и многим другим факторам…
— МАМА, Я РАБОТАЮ ЛИЧНЫМ СЕКРЕТАРЕМ ЛЕДИ КЛАРИССЫ СТИЛ, ТЕТИ МОЕГО ШЕФА.
— А? Что? Секретарем? Боже, какой анахронизм. Куда катится Англия. И это при том, что академической науке катастрофически не хватает денег…
— Мама, у меня все хорошо, я здорова, работа мне очень нравится, в конце недели я тебе обязательно перезвоню. Целую!
— Что? Да, я тебя тоже. У тебя есть теплые вещи? За городом очень холодно. Надеюсь, к тебе относятся с должным уважением?
— Да, мама, все в порядке.
— Ну и славно. Заболталась с тобой, опаздываю на лекцию. Пока, Грейс.
Грейси осторожно положила трубку на рычажки и несколько секунд наслаждалась звенящей тишиной.
Странное дело, ведь мама, в сущности, прекрасный человек. Честная, справедливая, замечательный педагог… Почему у них никак не складываются отношения?
Грейс вздохнула и поднялась с кресла. Главное — она отзвонилась. Мама не будет волноваться, а при личной встрече Грейс ей все объяснит.
Звонкий голос Клариссы рассыпался трелью по всему холлу.
— Где моя фея, моя маленькая подружка, мой очаровательный секретарь? Грейс, милая, где вы, ау!
— Я здесь, Кларисса.
— Бож-же мой, до чего же вы красивы. Вот что, сейчас завтракаем, потом берем санки и едем на горку. В такой день грешно сидеть дома. Видите, какое солнце? У вас есть сапожки? Если нет, то не страшно, у меня есть настоящие северные ухты…
— Унты, Кларисса.
— Ой, ну до чего ж вы зануда, Стенли! Ухты, унты — какая разница? Главное, что они лохматые и теплые. Я их не ношу, потому что на меня почему-то начинают страшно лаять собаки. Это мне Дэйви привез, с Аляски. А Стенли мы не возьмем, потому что Стенли зануда и ненавидит санки.
— Я просто уже не в том возрасте, чтобы кататься на детских санках…
— Просто вам нравится доводить меня до белого каления! Вот сейчас: взял и расстроил! Нарочно напомнил о возрасте, потому что самому ему всего на два года больше, чем мне! Грейс, я не могу с ним, честное слово. Ужасный человек.
— Кларисса, милая, вы не расстраивайтесь. Вы прекрасно выглядите и совершенно молоды. Это чистая правда.
— Спасибо, милая! Хотя, в сущности, я никогда не скрывала своего возраста. Сорок шесть — это сорок шесть, и в осени есть прелесть… трам-пам-пам чего-то там…
— Увяданья.
— Нет, что ж это за наказание! Стенли Рочестер, я вам запрещаю приближаться ко мне и разговаривать со мной. Сидите дома и грейте свои старые кости.
— Не такие уж они и старые. Сорок восемь для мужчины не возраст.
— Счас! Вам пятьдесят два!
— Ага, а вам сорок шесть. И я на два года старше.
Грейс едва удерживалась от смеха — настолько комично выглядела эта ссорящаяся пара. Высокий, худой, с лошадиным лицом Стенли Рочестер — и кругленькая, пухленькая, маленькая, разгневанная Кларисса Стил. К тому же как-то сразу чувствовалось, что ругаются они не всерьез, просто разыгрывают привычную для обоих комедию.
Наконец страсти улеглись, все прошли в столовую, и только здесь Грейс вспомнила, что Кларисса и Стенли были свидетелями ее вчерашнего грехопадения. Румянец немедленно вернулся, и девушка опустила лицо, стараясь исподтишка разглядеть, не вспомнили ли они об инциденте в библиотеке.
Кларисса точно не вспомнила. Она болтала, одновременно намазывая тосты джемом, махала руками, то и дело смеялась, сама себя перебивала — одним словом, вела себя, как расшалившееся дитя. Стенли был предупредителен и вежлив, и ничто в его лице не указывало на то, что он хотя бы помнит про вчерашнее, не говоря уж об осуждении.
