Это письмо я обнаружил под обложкой одного из дневников.
В усердии и энтузиазме нового архидьякона сомневаться не приходилось.
Если мне будет даровано время, дабы превратить всю путаницу хотя бы в подобие порядка, я искренне и с радостью присоединюсь к престарелым евреям, поющим благодарственный гимн, несмотря на подозрения, что большинство из них только шевелят губами.
Данную цитату я нашел в письме, а не в дневнике – по всей видимости, друзья доктора вернули всю его корреспонденцию пережившей его сестре. Правда, подобными рассуждениями он не ограничивался. Он тщательно и по-деловому изучал права и обязанности своих служащих и полагал, что на приведение дел в надлежащий порядок потребуется три года. И прогноз его казался верным. Но три года он занимался реформами, а обещанного «Nunc dimittis»[58] я так и не дождался.
Он нашел себе новое поле деятельности. До сих пор он был так занят, что редко появлялся на службе в соборе. Теперь же он увлекся самим зданием и музыкой. На борьбе его с органистом, пожилым джентльменом, работающим с 1786 года, я не стану останавливаться – эта война не окончилась победой какой-либо из сторон. Его же внезапный интерес к собору и его интерьеру принес более удачные плоды. Сохранился черновик его письма к Силванусу Урбану (которое, по-моему, он так и не послал), в котором приводится описание кафедр и сидений для духовенства. Как я уже говорил, они принадлежали к более позднему времени – началу ХVIII.
Сиденье архидьякона расположено в юго-восточном конце, с западной стороны от епископского кресла (теперь его по праву занимает воистину превосходный прелат, восхищающийся интерьерам Барчестерского собора), и выделяется очень любопытным орнаментом. Благодаря мастерству декана Уэста, чьими усилиями был создан интерьер хора, бостонная сторона церковной кафедры украшена тремя крохотными, но превосходными статуэтками, исполненными в гротескной манере. Одна из них представляет собой изящную фигурку кошки в крадущейся позе. Она выглядит такой живой, что сразу вспоминаешь о проворности, зоркости и ловкости, присущим грозному врагу мышиного племени. Напротив нее расположена фигурка на троне с атрибутами власти, но скульптор изобразил не какого-либо земного монарха. Ноги фигуры покрыты длинным одеянием, но ни корона, ни скуфья не в состоянии скрыть остроконечные уши и извилистые рога, которые выдают «адскую» принадлежность фигуры; а рука, покоящаяся на колене, устрашает на необыкновение длинными и острыми ногтями. Между этими двумя скульптурами стоит нечто, облаченное в длинную рясу. С первого взгляда его можно принять за монаха или «брата серого ордена», так как на голове у него капюшон, а балахон подпоясан веревкой. Но при ближайшем рассмотрении становится понятно, что данное предложение ошибочно. Рука, почти полностью спрятанная под одеянием, держит не веревку, а удавку, запавшие же черты кошмарного лица, которое не поддается описанию, иссохшая и потрескавшаяся плоть на скулах являются доказательством того, что перед вами сама Смерть. Эти скульптуры выполнены несомненно опытным резцом, и, ежели кто-либо из ваших корреспондентов сможет вдруг написать статью об их создателе, мое уважение к вашему бесценному изданию крайне увеличится.
В этом письме имеются и другие описания интерьера, а так как деревянная скульптура, о которой идет речь, ныне не существует, данное свидетельство представляет огромный интерес. Конец же письма стоит того, чтобы его процитировать:
Просматривая недавно счета капитула, я выяснил, что резьба на сиденьях выполнена не голландскими художниками, как то считалось прежде, а уроженцем нашего города или местности по имени Остин. Древесный материал – дуб, из рощицы неподалеку, известной как Святой лес, принадлежавшей декану и капитулу. Посетив не так давно приход, где и расположен сей лес, я выяснил у пожилого и почтенного священника, что по традиции, которой и по сю пору придерживаются в этих местах, для создания интерьера столь величественного здания, которое я, увы, неполно описал выше, выбираются старые деревья – дубы огромной высоты. Один из них, например, что посередине рощи, имел прозвище «Дуб-виселица». Имя это он получил оттого, что в земле у его корней было найдено множество человеческих костей, и в определенное время года те, кто хотел достичь успеха в делах, подвешивали на его ветки крошечные фигурки или куколок из соломы, прутьев и другого простого материала.
