Есть такая расхожая фраза, которой любят описывать сложные ситуации. Ага, про воздух, который искрит от напряжения. Я всегда считал ее не более чем фигурой речи, придуманной для пущей красоты, но, вернувшись на камбуз, еще раз убедился, что в каждой глупости есть доля истины.
Вася искрился. Совершенно натурально.
Правда, не как новогодняя елка в исполнении белой мыши. Скорее я видел что-то похожее на блестки, щедро рассыпанные по коже, как если бы мой лохматый друг вдруг собрался отправиться на праздничный карнавал. И они точно были снаружи, а не внутри, эти сверкающие пылинки.
Но, пожалуй, больше вопросов вызывало не странное светопреставление, а Васина поза. Я в каком состоянии духа его оставил? Мягко говоря, в угнетенном. Что обычно делает человек, когда злится и тревожится одновременно? Правильно. Места себе не находит. Например, слоняется из угла в угол. Или что-нибудь теребит. И уж точно ждет развития событий, но не…
Вася сидел на полу, закрыв глаза, сплетя ноги по-турецки, сцепив пальцы в замок и заложив ладони за голову: наверное, чтобы мягче было опираться о стену. Единственное, что портило явленную мне картинку из серии «повседневная жизнь йогов», это вздутые вены на висках, а в остальном царила полная безмятежность.
На мое появление он не прореагировал. Никак. Можно было ответить взаимностью, но на кончике Васиного носа так заманчиво висела одна искорка…
Она и в самом деле взлетела в воздух от моего щелчка. А вот потом произошло нечто непонятное.
Я видел, как лохматый словно вздергивает себя сам за шкирку, мгновенно оказываясь на ногах, и тянется в мою сторону, явно намереваясь предложить не рукопожатие, а совсем наоборот. И в то же самое время я видел происходящее в режиме обратной съемки, так что, когда моргнул, все вокруг было прежним. Кроме пустого места на Васином носу.
— Не делай так больше.
— Как «так»?
— Не подкрадывайся.
Он вообще в своем уме? В той пародии на сандалии, что достались мне в качестве сменной обуви, можно было даже не пытаться ходить тихо: подошва щелкала об пол на каждом шаге. Или в астрале второго контура такой мелочи, как звуковые волны, значения не придают?
— Когда в следующий раз медитировать соберешься, ищи местечко поудобнее.
Один глаз, слава богу, уже не налитый белизной, открылся и посмотрел на меня:
— Ты еще жива, моя старушка?
— Как видишь. А ты рассчитывал на пышные похороны? Ну извини. Я с людьми ссориться не умею.
— Да уж, да уж.
Лохматый заметно расслабился, вынул руки из-за головы, чуть встряхнулся и…
Могу поспорить, что двигался он примерно так же, как и блондинка, демонстрировавшая свою боевую готовность, но, пожалуй, в очном соревновании оказался бы победителем. Даже предоставив сопернице фору. А дальше возникал очень простой и естественный вопрос.
Они что, учились в одной и той же школе молодого бойца? Или просто от природы обладают схожими навыками? Пожалуй, первое вероятнее. Хотя и второе до конца исключать нельзя.
— Чего вылупился?
Ищу улетевшие искорки, вот чего. Вспорхнувшие и растворившиеся в воздухе.
— Ты по жизни чем вообще занимаешься?
Я бы, например, насторожился, спроси меня кто-нибудь об этом. Почувствовал бы подвох или угрозу, что было бы совершенно нормально между двумя незнакомыми людьми. А в глазах лохматого заплясали бесенята:
— Помогаю тому, кому делать нечего.
Это могло означать все что угодно, но прежде всего это было приглашением. Как минимум к разговору, как максимум — к продолжению знакомства. Расширению и углублению. Но прокладывать трубопровод дружбы дальше нам не пришлось, потому что из коридора снова раздалось шуршание: делегация покидала корабль.
Первым по коридору прошел, разумеется, князек, снова отметивший взглядом дверь камбуза, у которой стояли мы с Васей, а за ним потянулись и белые истуканы, позвякивая тем, что пряталось под покрывалами.
Чинная безмолвная процессия проплыла мимо, створки шлюза зашипели, смыкаясь, но тишины не наступило.
— Где?! — Пелерина развевалась за спиной остороносой, как крылья. — Где ты его откопал?!
А на пальцах, вцепившихся в Васину куртку, кажется, больше прежнего заострились ногти.
