За эти дни, в доме бельгийского консула Ф.Ф. Ландмана, я познакомился и подружился с доблестным бельгийцем, комендантом Никозом, проведшим войну в Царской Ставке. Через Никоза я сблизился с французским лейтенантом, графом де Люберсаком, состоявшим на службе в союзной контрразведке.
1 августа 1918 года в Архангельске были получены сведения о приближении судов союзников с десантом. В Соломбале (военный порт Архангельска) собрался огромный митинг рабочих и краснофлотцев (вооруженных рабочих-коммунистов), снова раздавались речи о необходимости уничтожения офицеров и «буржуев», но охватившая большевиков паника была велика. И мы, и население провели ночь, полную тревожных ожиданий, но под утро узнали, что большевистские верхи и красногвардейцы, захватив наличность казначейства и разграбив кое-какие склады, бежали ночью на специальных поездах на юг.
Утром 2 августа Чаплин был объявлен командующим вооруженными силами, катер с офицерами обходил суда с приказанием поднять андреевские флаги. Вместе с андреевским флагом я поднял на мачте свой брейд-вымпел командующего отрядом судов и другой брейд-вымпел — старшего на рейде.
Так 2 августа 1918 года совершился в Архангельске белый переворот и закончился мой первый этап службы под большевиками.
Для охарактеризования условий жизни и работ в обстановке того времени, может быть, следует упомянуть о следующих фронтах.
Прибывший ко мне с докладом мой петроградский заместитель, капитан 2-го ранга барон Косинский не рассчитывал, что будет отрезан от Петрограда, с которым его связывали сложные заботы о семье. Этот достойный офицер, которого я знал еще в осажденном Порт-Артуре, не был посвящен в мои планы, приехал он ко мне с докладом по собственной инициативе. Его служебное рвение объяснялось частым в это смутное время слепым доверием к своему начальнику. В Петрограде осталась еще часть моих офицеров, и их участь меня тревожила.
Я склонялся согласиться на просьбу Косинского разрешить ему вернуться в красный Петроград, чтобы оставшиеся молодые офицеры имели руководителя в тяжелой обстановке. Но официально, порвав с Петроградом, оказавшись наконец по другую сторону фронта, брать на себя такое решение я не мог.
Новый командующий флотилией, заменивший адмирала Викорста, контр-адмирал Л.А. Иванов хорошо знал обстановку, т.к. прибыл из Петрограда незадолго до переворота, от военно-промышленного комитета, организации, в которой укрылось при большевиках много достойных офицеров. Я изложил адмиралу свои затруднения. Он, обладая широтой взглядов и понимая, что парадоксальность положения вызывается коренным различием Гражданской войны от международной, то есть что в гражданскую войну народ, за который мы боремся, находится по обе стороны фронта, оказал мне полное доверие, разрешив действовать следующим образом.
Я написал рапорт на имя начальника Главного Гидрографического Управления генерала Бялокоза, в котором доносил, что в ночь на 2 августа советские власти эвакуировались из района Архангельска, что город занят французскими и английскими силами, что при совершившемся перевороте никто из членов экспедиции не пострадал, корабли и имущество остались в сохранности и что я, командный состав и команды экспедиции исполним свой долг. Последнюю фразу предоставлялось и генералу Бялокозу, и его советскому начальству понимать как кто хочет. Мой верный комиссар в последний раз скрепил мой рапорт своей подписью, после чего был мною назначен начальником радиостанции, подготовляемой к постройке в устье Енисея. Рапорт был передан барону Косинскому, после чего он был отведен на передовые линии и отпущен обратно к большевикам
Этот случай имел счастливое значение для моих оставшихся в Петрограде офицеров. Кем-то из убежавших из Архангельска большевиков был пущен слух, что мною в момент переворота был повешен на рее корабля комиссар экспедиции Шунько. В результате этого слуха офицеры экспедиции в Петербурге были арестованы и только после того, как Косинский передал генералу Бялокозу мой рапорт, скрепленный к тому же подписью Шунько, все были освобождены.
