– Водки, – в последнее время Командор говорил так мало, что голос был хриплым.
Васька сразу схватил графин и плеснул в чарку так, как любил хозяин: строго на один глоток. Чарку Кабанов взял, однако надолго застыл с ней, словно думая, стоит пить или нет.
Наконец опрокинул в себя огненную жидкость, как простую воду, звучно поставил чарку на стол и потянулся к трубке.
– Закусите, господин полковник, – жалобным голосом, так не вязавшимся с его внешним видом, попросил Васька.
Командор машинально проглотил несколько ложек щей, явно не замечая вкуса, и тут же взялся за пустую чарку.
Василий торопливо наполнил ее, проследил, как она последовала за первой, и вымолвил:
– Вы ее грибочками, грибочками закусите. Или икоркой…
Сергей послушно захватил ложкой грибов, проглотил их не разжевывая, вновь посмотрел на чарку, которая тут же наполнилась в третий раз.
– Себе налей, – так же хрипло приказал Командор.
Васька послушно сходил за второй чаркой, плеснул в нее столько же, сколько наливал хозяину, но последний отрицательно качнул головой, и денщик налил до краев.
Он был даже доволен. В чем еще избыть горе, если не в вине? Кабанов же с самой трагедии почти не пил. То занимался лихорадочной деятельностью, то, как сейчас, надолго уходил в апатию. Бесконечно молча сидел на лавке во дворе, порой проводя там всю ночь, или валялся на диване, не снимая формы.
Каждый день являлись друзья, пытались разговорить, однако Кабанов их, похоже, даже не слышал. Сидел, отрешенно уставясь вдаль, непрерывно курил трубку и молчал.
Если бы он рыдал, рвал волосы, дебоширил, было бы легче. А так… Показалось ли, нет, но несколько раз Васька замечал, что губы Кабанова слегка двигались. Словно он беседовал с кем-то, но только не с теми, кто находился рядом с ним. Сегодня он был еще многословным.
После третьей чарки организм Командора все-таки потребовал своего. Кабанов как-то машинально принялся хлебать щи, потом вдруг отложил ложку и уже сам наполнил до краев чарки. Только на этот раз уже не закусывал, а ухватился за трубку.
– Намедни опять от князя-кесаря приезжали. Петрович им бумагу дал. Мол, тяжко больны и к службе государевой непригодны, – постарался ввести хозяина в суть происходящего Василий. – Клюгенов приходил, распоряжений спрашивал. Ширяев, опять же. Граньев. Флейшман два раза. Всех не упомнишь.
Егерский полк на зиму был возвращен в Коломну, и потому друзьям не приходилось мчаться за тридевять земель, как в первые дни. Тяжело находиться вдалеке, зная, что в этот момент близкому человеку плохо.
Если Командор и слушал, то, похоже, не слышал. Он явно пребывал где-то в своем собственном мире, куда остальным не было входа и откуда сам не имел выхода.
Графин почему-то оказался пустым. Командор долго смотрел на него, пытаясь что-то понять, потом молча указал средним пальцем на стол. Василий понял, поставил в указанное место новый.
Разливать содержимое по рюмкам Сергей на этот раз не стал. Он поднялся, подхватил пузатую емкость и жестом позвал денщика за собой.
Путь закончился на той же лавке у самой стены дома. И что только Командор в ней нашел? Перед глазами небольшая лужайка, затем – голый сад, за которым виднеется высокий, в соответствии с нынешними обстоятельствами и обычаями, забор. Все по-зимнему заснеженное, унылое. Не на чем взор остановить. Разве что воздух свежий. Даже слишком свежий. Чуть не хватает до крепкого мороза.
Сергей отхлебнул прямо из горлышка и протянул графин Ваське. Несмотря на выпитое, пьяным Командор не выглядел. Так, слегка бледным. Да сквозь щетину на щеке виднелся давний шрам, на котором не пробивались волосы. Но это уже к пьянкам не относится. О том, что надо следить за внешностью, Кабанов давно позабыл.
Странные это были посиделки. Вроде сидели вдвоем. И в то же время Кабанов словно находился здесь в одиночестве. Вначале еще давал компаньону тоже отхлебнуть, а потом позабыл и про это. Время от времени прикладывался сам. После чего ставил графин рядышком и затягивался трубкой. Докуривал, набивал опять и продолжал дымить совсем как паровая машина, которая работала на мануфактуре Флейшмана.
