В нашем случае, как раз на случай подобных игр, чтобы дать команде время эвакуироваться, я сохранял определенную дистанцию. Это стало логической ошибкой, поскольку уровень нашего вооружения не соответствовал требованиям, выдвигаемым военными действиями.
После того как мы погрузились, старший из наших пленников, тот самый, с сединой и лысиной, подошел ко мне и вежливо поинтересовался, все ли прошло благополучно. Я ответил ему, что, к сожалению, далеко не все. Он казался искренне разочарованным.
Конечно, лихорадка боя не могла оставить пленных равнодушными, и они принимали участие в подаче снарядов к орудиям. Наверное, просто невозможно было не поддаться всеобщему энтузиазму.
Во время этого патрулирования мы больше не обнаружили ни одной цели. Чтобы подойти к Гибралтару, потребовалось очень много времени, поскольку днем приходилось погружаться, а ночью заряжать аккумуляторные батареи. Так что на боевую охоту совсем не оставалось времени.
Когда мы подходили к Гибралтару, рулевой доложил, что Николя, главный из наших пленных, просит разрешения поговорить со мной. Смысл его обращения состоял в том, что им всем очень хорошо на нашей лодке, им нравится и пища, и компания и они просят дать им возможность продолжить службу именно у нас.
Мне пришлось ответить, что, к сожалению, этого нельзя разрешить.
В Гибралтаре им пришлось нас покинуть - с карманами, полными сувениров и подарков, которыми их осыпал на прощание экипаж. За ними пришел военный патруль. База "Мэйдстоун" стояла у южного мола, и я сошел на берег вскоре после них, после того как доложил о прибытии субмарины. Я увидел нашу маленькую компанию под надежной охраной хорошо вооруженных солдат, которые не забыли обыскать пленных и самым тщательным образом опустошить их карманы.
Я поймал укоризненный взгляд Николя; он явно говорил: "Неужели ты нам не поможешь?"
Я отвернулся, словно ничего не заметил, и пошел своей дорогой, чувствуя себя последним из негодяев.
* * *
В Гибралтаре безошибочно ощущались признаки созревания еще одного конвоя на Мальту, и в начале августа мы вышли на его прикрытие. Весь второй день похода нам пришлось провести под водой, поднимаясь лишь на минуту-другую, чтобы по солнцу определить положение. Это уже можно было назвать настоящим прогрессом: совсем не хотелось находиться на поверхности дольше, чем необходимо.
Мы всплывали в позиционное положение, чтобы в случае необходимости можно было побыстрее уйти обратно на глубину. Как только вахтенные сигнальщики докладывали, что самолетов и кораблей не видно, в рубку поднимался Делвин со своим секстантом, уже настроенным на примерную высоту солнца, "фотографировал" его, и мы вновь уходили на глубину.
Вы могли с достаточной легкостью засечь самолет в перископы, если он летел низко и на небольшом расстоянии, но если вам приходилось обозревать весь небосклон, то это занимало настолько много времени, что самолет вполне мог появиться на румбе в начале шкалы еще до того, как вы дошли до ее конца, - настолько узким оказывался ваш "луч обзора". В том случае, если вы всплывали днем, постоянно присутствовал шанс появления самолета, однако если он не был скрыт облаками, то его позиция не считалась опасной.
В этот раз самолета видно не было, но мы заметили боевую рубку вражеской подлодки примерно в пяти милях от нас.
Мы двинулись вперед, чтобы занять атакующую позицию впереди нее, поскольку она направлялась на запад, и мы оказались уже совсем недалеко. Возможно, итальянские подводники тоже всплыли, чтобы оглядеться, и, конечно, ожидали прихода конвоя. Нам трудно было достичь точки атаки из-за малой скорости в состоянии погружения. А кроме того, нахальством с нашей стороны было бы надеяться, что мы сможем держать лодку в поле зрения, сами оставаясь незамеченными, тем более что предстояла еще большая работа.
Довольно скоро субмарина нас обнаружила и погрузилась; мы последовали ее примеру. Затем последовал кон той игры, которая среди подводников называется "игра в собачку". И вы и противник слышите друг друга с помощью акустического оборудования и пытаетесь исключительно на слух стрелять торпедами.
