А тем временем старшина-телеграфист укрепил аварийную антенну и запустил в действие передатчик. Мне предстояло доложить командованию, что наше дальнейшее боевое дежурство невозможно и мы идем домой.
В то время книга кодов содержала слова и фразы, которые можно было представить единой группой, но любое слово вне этого ограниченного лексического списка должно было произноситься мучительно долго: каждую из букв предстояло описывать соответствующим словом. Больше того, чем длиннее сигнал, тем легче врагу запеленговать нас и открыть охоту, поэтому мы старались максимально сократить передаваемую информацию. Существовали специальные отряды для сопровождения на базу поврежденных лодок, но я хотел передать, что у нас все в порядке и мы не нуждаемся ни в эскорте, ни в воздушном прикрытии; пусть все верят, что мы абсолютно счастливы. Шифровки для слова "счастливый" не существовало, однако в географической секции имелась шифровка для названия порта Байт. А это по-английски звучит почти как "веселый", поэтому я и передал "Blind but Blyth" - "Слепы, но веселы". Эта моя фраза повергла в ужас Репа, которому пришлось ее дешифровать. А Макс Хортон получил информацию, что мы движемся в Байт, а не в свой порт приписки, и это означает, что нам срочно нужно укрытие. К счастью, Макс сразу понял мой достаточно слабый каламбур и расшифровал информацию правильно: мы хотим передать, что нет необходимости волноваться за нашу судьбу.
На самом же деле одна, но очень реальная тревога у нас присутствовала. В следующую ночь она улеглась, и нам удалось полностью устранить все неисправности, мешавшие дальнейшему движению. Однако я искренне благодарен тому счастливому дню, когда прочитал, как во время Первой мировой войны на субмарине сетеотводящий трос отнесло льдом, и он зацепился за винт. Это навело меня на мысль поставить предохранительные тросы, и именно они сейчас не давали сетеотводящему тросу обмотаться вокруг наших винтов.
Конечно, куда лучше, будь эти тросы сделаны из более тяжелой проволоки и не выгляди они такими тонкими и изношенными. Я с тревогой наблюдал за ними, но они исправно выполняли свою работу; последний из них окончательно протерся, лишь когда мы шли уже вдоль пирса в Южном Куинсбери. Тогда сетеотводящий трос намотался вокруг винта, и я самым постыдным образом воткнулся в пирс, добавив ко всем ранам, портящим красоту "Силайон", еще и разбитый нос.
Когда мы вернулись, нас встретил Рукерс, командующий флотилией. Я испытывал колоссальную тревогу и страдал от дурных предчувствий. Я допустил столкновение и подверг опасности вверенное мне судно; вывел его из строя в то время, когда флоту требовались все наличные субмарины. Надо мной угрожающе маячила перспектива военного трибунала или в лучшем случае сильнейшее недовольство палаты лордов. Но Рукерс встретил меня чрезвычайно радушно; больше того, я обнаружил, что мы стали героями прессы; огромное уважение и почет вызвал тот факт, что мы вслепую привели лодку домой: это рассматривалось как истинное чудо мореплавания.
На самом же деле отсутствие перископов не играло важной роли; оставалась еще часть мостика, вполне достаточная для штурмана, - она давала ему возможность определять по звездам наши координаты с характерной для него безошибочной точностью. И все равно, даже имея исправные перископы, приходится подниматься на поверхность, чтобы осмотреться.
Итак, мы внезапно почувствовали себя истинными героями, а дополнительная порция славы досталась нам после того, как Черчилль именно в это время представил парламенту достижения нашего подводного флота, несмотря на многочисленные печальные потери субмарин. Главнокомандующий британского флота, адмирал сэр Чарльз Форбс, невзирая на свои многочисленные обязанности, нашел время превознести наши достоинства в следующих выражениях: "...в несении их боевого дежурства непосредственно у вражеских берегов и в успешном выводе поврежденной субмарины из зоны военных действий они показали себя истинно достойными высочайшей чести. Если в это трудное время, когда мы глубоко переживаем потерю нескольких наших самых успешных субмарин, нам нужна моральная поддержка для укрепления духа и веры, то именно "Силайон" сумела нам дать ее". Все события, о которых я рассказал, помогли восстановить чувство собственного достоинства командира "Силайон", но тем не менее я так и не могу избавиться от разочарования и даже отвращения при одной лишь мысли, что мы не сумели сохранить лодку в боевом состоянии. Это правда, что капитан Уорнер, благосклонный историк действия субмарин во Второй мировой войне, позднее рассказал мне, что на самом деле мы столкнулись с судном. Возможно, из-за какого-то фокуса морской акустики мы не слышали самого удара или же приняли его за взрыв глубинной бомбы. Возможно также, что тот самый "девяностоградусный", который и без того принес так много неприятностей, был в данном случае обвинен совсем незаслуженно{13}. Но все-таки я не думаю, что такое могло случиться. С той несовершенной системой регистрации фактов, которой мы обладали, невозможно непосредственно, а тем более верно связать каждую потерю и повреждение с какой-то конкретной атакой, а конвой возле Кристиансанна навсегда останется для меня одним из тех, которые закончились очень печально.
