Ребята не появлялись целыми днями. Я еще больше чувствовал свою беспомощность, проводя долгие часы в одиночестве. Успокаивал себя тем, что мне с каждым днем лучше и в конце концов встану на ноги, а главное, начну летать. Часто, когда никого не было в комнате, пытался подняться и сделать хотя бы несколько шагов самостоятельно - не получалось. Острая боль, казалось, что позвоночник прокалывают раскаленные иглы, - и я, почти теряя сознание, падал на брезент.
Однажды зашел батальонный комиссар Меркушев. По всему было видно, что он только вернулся с задания.
Комиссар нашего полка был отменным летчиком: успевая выполнять многочисленные обязанности политработника, он никогда не упускал возможности подняться в воздух. Позднее Василий Афанасьевич Меркушев стал Героем Советского Союза. Летчики полка любили и уважали его, для меня, молодого комиссара эскадрильи, он был образцом для подражания.
Медленно снимая шлемофон, батальонный комиссар устало опустился рядом со мной на брезент, поздоровался.
- Чуть не сбили сейчас. Начали с тремя парами. Нас, правда, тоже пара, - горько усмехнулся Меркушев. - Одного свалили быстро. А тут еще две пары... Потянули мы с ведомым всю эту карусель ближе к нам, за пролив. Не пошли. - Василий Афанасьевич облегченно вздохнул, словно только сейчас вырвался из схватки, и смущенно, будто виноватый, закончил короткий рассказ: - Механик двадцать три пробоины насчитал. А хуже того, маслосистема разбита. Дня два на ремонт нужно.
Вид у Меркушева был изможденный, лицо осунулось. Позавчера он предлагал мне в госпиталь, но я отказался. Сейчас Василий Афанасьевич опять повел разговор о том, что лучше будет, если я поеду в госпиталь, как следует проверюсь, отдохну немного (это я-то устал!) и - снова на самолет.
Я возражал, настаивал на том, что это простой ушиб, что мне уже намного лучше.
- Василий Михайлович, я видел, как вы ходите. Поймите, я говорю прямо: а если это не ушиб, если что-то серьезное? Если вы запускаете травму?
- Товарищ комиссар!
- Все, лейтенант Шевчук, - переходя на официальный тон, сказал Меркушев, - я уже договорился насчет У-2. Готовьтесь, полетите в Краснодар, в госпиталь. Подлечитесь - милости просим.
16 мая меня доставили в 378-й военный госпиталь в Краснодаре, 19 мая враг занял Керчь, а 21-го наши войска во второй раз оставили Керченский полуостров...
Один из семи миллионов
...Женщина-хирург внимательно рассматривала рентгеновские снимки. Я не сводил с нее глаз, стараясь по выражению лица угадать свою судьбу - что с позвоночником?
Врач почувствовала на себе мой взгляд. Повернулась ко мне, улыбаясь. Но в улыбке, я понял сразу, не было радости. Той искренней, откровенной радости, с которой человек человеку сообщает хорошую новость.
.Да, дело серьезное. Но, цепляясь за маленькую надежду, непривычным умоляющим голосом все-таки спросил:
- Товарищ военврач, что там? Перелом? Трещина? Говорите сразу.
Хирург, положила мне на плечо руку и, продолжая улыбаться, сказала:
- Нет, дорогой товарищ Шевчук!
- ?!
- Нет, милый товарищ Василий, не перелом... а два перелома. Назовем даже так: компрессионный перелом одиннадцатого-двенадцатого грудных и первого-второго поясничных позвонков...
Я не поверил:
- Не может быть, Вера Павловна! Я три недели "путешествовал" с этим ранением. Даже ходил... Мне с каждым днем лучше...
- Дорогой мой! В этом ничего удивительного нет. Война. Мобилизуются все психологические и физические силы человека. Ведь сейчас у фронтовиков практически нет таких "мирных болячек", как грипп, воспаление легких, язва желудка...
Я сразу же вспомнил летчика штурмовика майора Шутта. С оторванной кистью руки, смертельно раненный, он пилотировал самолет, привел его домой, совершил посадку... А у меня все цело, все вроде на месте.
- Вера Павловна! Как же так?
- Товарищ Шевчук, можете убедиться сами. - Она протянула мне снимки. Обычно о таких переломах мы своим пациентам сразу не сообщаем. Положено подготовить больного. Но вам, летчикам, я сама убедилась, лучше говорить все начистоту. Многого я не обещаю. Сами, наверное, знаете, что в скелете человека самое важное и сложное - позвоночник.
