Дамблдор выстроил такую комбинацию, что у меня даже злость прошла — нахлынула усталость. Да к тому же внезапно зашумело в ушах, закружилась голова, а перед глазами запрыгали яркие пятна. Надвигающийся обморок не остановили ни глубокое дыхание, ни щипки мизинцев. Тело стало слабым, непомерно тяжелым. Я прислонился к стене и сполз на холодный пол.
Боги, как хорошо, что Волдеморта больше нет…
* * *
— Это уже начинает пугать.
— Да ничего страшного. Самый обычный нейрогенный обморок на фоне гормональной перестройки организма. Ну, свою роль сыграло и то, что я не успел позавтракать. Такое часто бывает у подростков моего телосложения. В первый раз я свалился в тринадцать…
— В первый раз ты свалился в одиннадцать и чуть не сорвал мне урок.
— Так то был синдром Грина.
— А сейчас нет?
— Нет. Просто небольшой стресс. Я даже сознания не потерял.
Опустив голову, опираясь локтями на колени, я сидел на диванчике в кабинете, где мы слушали завещание. Дурнота уже прошла, но в теле ощущалась противная слабость. Встревоженный Северус сидел рядом и держал за руку, подсчитывая пульс. Он примчался к злополучному сейфу первым, я только успел очухаться и выйти к тележке.
— У тебя сердцебиение…
— Знаю, — я глубоко вздохнул и вытер с лица холодный липкий пот. Пальцы дрожали. — Мне просто нужно выпить крепкого сладкого чая. И полежать минут десять.
Северус тут же требовательно уставился на Крюкохвата, который всё это время топтался рядом. Гоблин скривился, но пошел отдавать распоряжение. И минуты не прошло, как мне в руки опустилась толстостенная кружка с напитком. Похоже, в качестве рабочего персонала тут держат домовиков. Что-то мне не верится, что гоблины сами чай заваривали.
Я мелкими глотками опустошил кружку. Стало немного легче. Северус посмотрел на меня и решительно потянул с дивана.
— Мы уходим, — объявил он гоблину, прихватив со стола мелкую каменную чашу, в которой я узнал Омут памяти.
— Конечно, — кивнул Крюкохват. — Всего доброго, мистер Волхов.
— И вам не болеть, — пожелал я и встал.
От резкого движения в ушах снова зашумело, а перед глазами запрыгали мушки. Меня повело, и я уткнулся носом в затянутое черной тканью плечо. Надо же, мы уже почти одного роста, а я и не заметил.
Северус взял меня за локоть, вывел на крыльцо банка и аппарировал нас на крыльцо Гриммо. Жуткое ощущение от перемещения ударило по вискам, взбаламутило внутренности новой волной дурноты. Я схватил воздух ртом, точно выброшенная на берег рыба, пытаясь проглотить подкативший к горлу ком. Ноги снова стали ватными. Да что ж такое-то!
— Я… мне нужно срочно лечь…
Северус молча притянул меня к себе, крепко ухватил за пояс, пинком распахнул дверь и практически затащил в дом. Я вяло перебирал ногами, в глазах стоял белый туман. События отпечатывались в памяти какими-то вспышками: вот в коридор выглядывает удивленный Сириус, вот миссис Уизли советует применить Энервейт, вот появляются ступеньки, и я пытаюсь поднять на них ступни — каждая весит как пудовая гиря. Сквозь все вспышки красной связывающей нитью прошло ощущение гибкого сильного тела рядом, теплых рук на талии и горьковато-пряного травяного аромата ткани под щекой.
Белый туман перед глазами рассеялся, когда я лег на кровать и закинул ноги на подушку. Северус нашелся рядом — он сидел, глядя куда-то в стену, и держал меня за запястье, считая пульс. Рука у меня была холодная. Спина у Северуса была прямая. Позабытый Омут памяти одиноко стоял на комоде.
— Давление упало, — облизнул я пересохшие губы. — После аппарации.
Северус перевел на меня странно-пустой взгляд, помолчал, как будто не сразу понял, что ему сказали, и спросил:
— Себя вылечить ты не можешь?
Лечить себя я научился еще три года назад, но в такие глубокие процессы, от которых случаются обмороки и гипотония, лезть не рисковал. Вот если бы это было ранение или простуда, тогда да, с этим я бы справился моментально. А тут всю вегетативную нервную систему перестраивать надо. Нет, на другом человеке я бы справился, но на себе, да еще в разгар приступа… Это всё равно что пытаться заштопать дырку на ширинке, не снимая брюк.
