Холодные отсветы хрустальных граней наполнили белизну его кожи мраморной идеальностью, и на застывшем лице проступило что-то возвышенное, сияющее и нечеловеческое, что-то, сделавшее его неуловимо схожим с вечно спящим сидом. Та же схожесть была отпечатана и в лице Луны, но раньше я путал её с родством. Теперь мне стало ясно, что эта инакость присуща всем волшебникам.
— Двадцать шесть, — повторил Северус негромко. Он покачивался, взгляд был чуть расфокусирован. — В нашем подземелье таких гробов двадцать шесть… Там другой камень, черный, гладкий, как обсидиан, и звездный путь выложен из хрусталя, в который превращаются наши тела после окончания земного пути…
— Откуда ты это знаешь? — я понизил голос, боясь спугнуть этот полутранс.
— …Я… там…
— Что?
Северус встряхнулся, моргнул и снова стал собой.
— Что?
— Я не расслышал, что ты сказал.
— Но я ничего не говорил.
Мы посмотрели друг на друга непонимающими взглядами. Я вздохнул и потянул его за рукав рубашки.
— Не говорил, значит, не говорил. Пойдем, тебе нужно отдохнуть.
Северус безропотно позволил увести себя из усыпальницы и не удержал облегченного вздоха, опустившись на кровать. Повел зажившим плечом.
— Больно? — обеспокоился я. — Устал?
— Нет. Просто голову немного ведет, — Северус успокаивающе погладил меня по руке. — До поезда доберусь, не волнуйся.
Тенси прощался с нами с грустью.
— Когда хозяева вернутся?
— Я вряд ли вернусь, Тенси, — я потрепал домовика по макушке. — Но вернется Луна и наши с ней дети. Можешь пустить сюда какого-нибудь родственника, чтобы не было так скучно.
Тенси печально хлопнул ушами, отрицательно качнув головой.
— Единственный достойный родич — побратим хозяюшки Луны. Он пока еще в больнице.
Совсем забыл я про него.
— Тенси, у нас еще остались заживляющие зелья. Можешь вылечить его с их помощью. Дозировку ты знаешь.
Домовик благодарно кивнул.
— Тенси знает, Тенси вылечит и отправит побратима хозяюшки во Францию, чтобы она быстрее вернулась.
Да, альтернативная у них логика.
Мы аппарировали на вокзал за час до отправки рейса. Мудрить с изменением внешности не стали — просто вошли в другие образы. Северус гладко зачесал хвост, надел очки с массивной оправой и ссутулился. Потертые джинсы и балахонистая куртка окончательно превратили его в типичного задрота, который ничего тяжелее ручки в руках не держал. Я связал перекрашенные волосы в хвост. С искажением лица прекрасно справилась пачка жвачки.
Так что паспортный контроль проходило колоритное семейство.
— Ваши билеты и паспорта, — лениво прогудел пограничник, толстый и усатый.
— Сыночек, документики лежат в правом внутреннем кармане твоей сумки, — мерзким гнусавым голосом произнес мистер Принцип. — Достань и подай мистеру.
Я, громко чавкая жвачкой, перевел пустой, не отягощенный интеллектом взгляд на толстяка и медленно-медленно полез в сумку.
— Бать, ниче тут нету.
— Сыночек, ты залез в левый карман, — терпеливо прогнусавил «батя». — Документы лежат в правом.
Пограничник со смесью сочувствия и брезгливости понаблюдал за моими героическими попытками разобраться, где право и лево, и принялся за проверку. Принцип занудно, мерзко гнусавил какие-то вопросы и инструкции, и послушный дебил в моем лице медленно открывал рюкзаки и сумки, путаясь в веревочках и застежках. На третьей минуте гнусавого нудения терпение пограничника иссякло.
— Так, я вижу, с документами всё нормально, — он вернул паспорта с билетами и прочими бумажками и поспешил перейти к проверке следующих пассажиров.
Мы с Северусом затолкали сумки на верхнюю полку и устроились в своих креслах поудобнее. До отправления оставалось двенадцать минут, когда над нами раздался издевательский голос Максвелла:
— Нет, я знал, что вы твари живучие, но чтоб настолько… Впрочем, я также знал — я был уверен, — что все не может закончиться именно так.
Я похолодел. Да, Стюарт охотно шел на контакт, уступал просьбам, если это не требовало от него ничего особенного в плане прикладываемых усилий и не противоречило его целям и задачам, интриговал, поощрял и наказывал сторонников — в общем, проявлял завидные способности в дипломатии, но предателей он не терпел. А побег сейчас, когда все только начинается — это предательство.
