На следующее утро я захожу к матери во время ее облачения ко второму дню встреч с гостями. Наконец отпустив горничных жестом, она принимается рассматривать себя в овальном зеркале, висящем на стене. Обрамленное в серебро, отполированное до блеска, достаточно большое, чтобы вместить все лицо, зеркало это – одна из главных ценностей матери. Она приглаживает и без того искусно уложенные волосы и смотрит мне в глаза сквозь стекло.
– Чему обязана удовольствием лицезреть вас? – вопрошает с прохладной усмешкой, словно бы заметив меня только что.
Я собираюсь с духом:
– Мне хотелось бы уточнить, по какой причине нас навестил король.
– Неужели? – улыбается мать, прикрывая карие глаза. – Наконец пришло в голову спросить?
– Я слышала разное, – стараюсь говорить осторожно.
И если раньше эти слухи еще вызывали сомнения, вчера вечером Дэйрилин все их развеял. Но мне все равно нужно услышать правду от нее. Если честно, я надеялась, что она скажет и без расспросов, но это было наивно.
Мать вздыхает:
– Принцу Кестрину пришла пора жениться. Его отец прибыл, чтобы оценить тебя как невесту.
– Оценить, – повторяю я. – И какова моя ценность?
– Невелика, – отрезает мать. – И это единственное, что пока меня останавливает. Мы не можем понять, почему он вообще выбрал тебя.
Видимо, они подробно обсуждали это с Советом лордов, и даже те не смогли решить, чем же я ценна для короля. От этой мысли по затылку пробегают мурашки.
– Но что же сказал он сам? – спрашиваю я у отвернувшейся матери. – Вы ведь, конечно, говорили обо мне вчера?
Мать сперва молчит с гримасой неприязни, затем все-таки отвечает:
– Он назвал лишь две причины, и ни в одну я не верю.
– И причины эти?
– Во‐первых, что ему нужен был союз за пределами его двора, а именно тебя выбрал сам принц Кестрин. А во‐вторых, – мать ловит мой взгляд, и глаза ее загораются злостью, – что они наслышаны о твоей честности.
– Вот как. – Я тороплюсь сгладить ее гнев, так что спрашиваю: – Но почему бы мог принц выбрать меня?
– Он и не мог.
Я опускаю голову. Наверное, Дэйрилин прав: они просто ищут невесту, о которой никто не станет горевать, погибни она ненароком. Для семьи я всегда была пустым местом, но хотя бы могла пригодиться для скрепления какого-нибудь союза. При дворе Менайи я потеряю даже эту ценность.
– Я надеюсь, что мы достигнем соглашения к завтрашнему дню, – заключает мать. Она прекрасна в рассветных лучах, темные волосы отливают на солнце, гнев уже скрыт, и лицо вновь спокойно. Я не нахожу слов и смотрю на нее с немым вопросом. Завтра? Помолвка? Когда никто даже не понимает, для чего?
– До тех пор не путайся под ногами. – Она снова отворачивается к зеркалу. Я не двигаюсь с места, так что мать повторяет резче, указывая на дверь: – Иди же. Мне сейчас хватает забот и без тебя. И не заговаривай с королем, если этого можно избежать. Ни к чему ему лишний раз убеждаться в том, какая ты простушка.
Я молча выхожу. Какое-то время стою в коридоре, размышляя об еще одном дне взаперти в спальне, и направляюсь к конюшням. Раз мать требует уйти с глаз долой, мой долг – подчиниться.
Редна быстро седлает для меня Желудя.
– Брат уже искал тебя здесь, – говорит тихо, чтобы не услышали менайские солдаты, которые чистят своих скакунов в другой стороне конюшни. – Лучше езжай поскорее.
– И на целый день, – соглашаюсь я.
– Там у тебя в седельных сумках сухофрукты и фляга с водой.
Я благодарно улыбаюсь. Редна треплет меня по плечу и передает поводья.
Я выезжаю из городка в сторону леса и веду Желудя быстрой рысью, пока дорога не сменяется узкими тропками. Деревья здесь растут далеко друг от друга, еще по-летнему яркое солнце обсыпало пятнами землю, усеянную листвой. Я еду в лощину, по которой мы с Желудем часто гуляем.
Сбежав так поспешно, не прихватив ни книгу, ни вышивку, я осталась без дела на весь день; не видно вокруг и целебных трав, которые я иногда собираю для нашей знахарки под деревьями и на полянках. Поэтому я просто сижу на прогретом камне, слушаю, как тихо жужжат вокруг насекомые и машет хвостом пасущийся рядом Желудь, и думаю о короле, его сыне и словах матери.
