— У него старухи не было? — спросил Иванов.
— Была, да ушла от позора на старости лет. Наверное, свихнулся дуралей. Отец той девчушки, что померла от деда, на вилы хотел его насадить. Но люди решили Колымой наказать ишака. Ему целых десять лет дали, немало. А все прыть одолевала старого козла.
— Так что он домой живым вернулся? — удивилась Варя.
— Нет. Кто-то помог ему сдохнуть. Долбанули прямо по башке сзади, он и накрылся. В тот последний удар всю душу кто-то вложил. Даже глаза с орбит вылетели. И кровь из ушей хлынула. Но... Им никто не интересовался. И забыли вскоре. Но с тех пор никто на возраст не смотрел, помня того старика. Его даже похоронили по-собачьи. Без гроба, без могилы, закидали землей, руки вымыли и забыли гада,— сплюнул Бондарев зло.
— А кого еще на волю отпустил, спас от Колымы, расскажи,— попросила Варя.
— Такое было. Но лучше не вспоминать. За это самого за жопу взять могут и теперь. Не глядя, что годы прошли,— крутнул головой Игорь Павлович.
— Так ведь доброе дело сделал!
— Смотря, с какой стороны на это глянуть. Есть добро, какое лучше не делать. Коли Бог наказал Колымой, не стоит в те дела вмешиваться и ставить себя выше Господа. Наказание никому даром не дается. Богу все видней. И я после одного случая перестал помогать людям. Не все того достойны, не каждого надо выручать,— качал головой Бондарев, так и умолчав о том случае. А тут Варя встряла:
— Да разве только на зоне случается беда? Вон одна из баб на волю вышла. А за ночь до того половину баб на деньги тряхнула. Думала, не хватятся, не догонят, не найдут. Но куда там, припутали уже у ворот. Всю вывернули, все отняли и самой вломили, не скупясь. Ей на воле до самой смерти помниться будет. Не только свои, ее деньги взяли до копейки. Совсем нищей выкинули. Она белугой ревела, хотела нажиться дура, а потеряла все. Бабы не посмотрели, что домой уезжает, не простили подлость. Уж как она домой добралась — не знаю. Да и никто больше о ней не слышал. Не случилось у ней землячек. А и кто такой паскудой стал бы интересоваться. Ее охрана вырвала от баб из рук. Иначе живою не уехала б. Комком в автобус впихнули, всю в крови и в грязи,— говорила Варвара.
— Жизнь — штука сложная. Иной о выгоде думает, а теряет шкуру. Такое часто случалось,— вспомнил Игорь Павлович тихо:
— Вот на сто четвертом километре зона стояла. Там и теперь зэки вкалывают Вот и попал туда мужик. С виду такой интеллигентный, даже не матерился. Врачом работал. Но не в поликлинике, где-то на заводе. Терапевтом был. Ну, таких по городу полно имелось. Зато сам клептоман. Хоть по мелочи, но все воровал у своих же. Долго это ему с рук сходило. Люди стыдились его спрашивать. Все же не забулдыга, нормальный мужик. А тут его в гости пригласили на Новый год к большим людям. Да и не куда- нибудь в закусочную, а в дом. Ну, не знали о его слабине. Он, как попал в тот дворец, так глаза и разбежались. Раньше он только по мелочи тыздил. А тут какая уж мелочь. Золотыми безделушками дом завален. Ну, гости уже за стол сели, все пьют, едят, а этот придурок всюду шнырит. Спер часы, не обратил внимания, что с гравировкой, именной перстень уволок, короче, поохотился неплохо и решил пока не поздно домой смыться. А у него швейцар на выходе попросил закурить. Он, забывшись, достал портсигар из украденных. Ну, швейцар враз узнал и за руку тяп, как в тиски схватил. А клептоман с ножом не расставался. Раз, и вскрыл тому вену. Ну, шухер поднялся. Терапевта осудили вскоре. И на Колыму. Так он у начальника зоны дорогую ручку спер, подарок к празднику. Тот озверел. А мужик, настоящий трехстворчатый шкаф с антресолями. Загнал он его в угол и вломил так, что в том углу срочно ремонт делать пришлось. Ну, чего хотите? Даже переносицу сломал, все зубы вышиб, сотрясение мозга устроил. И что думаете, проучил? Как бы ни так. Он еще борзее стал. И вот тогда его отправили на трассу. Он там и отличился. Мужики вздумали избавиться от него навсегда. В конце работы кто-то подстроил. Сунул его головой в болото по самый пояс. А уже темно было. Пока искали, он захлебнулся. Сам вылезти не смог, а помочь никто не захотел. Так и сдох как последний придурок.
