– А я и раньше говорила тебе, Клаус, что девицам следует получать воспитание в монастыре, а не в глухом замке, где их окружает одна лишь грубая солдатня, – подала голос дальняя родственница.
Барон побагровел.
– Замолчи, Текла! От твоего карканья, ворона, у меня просто екает печенка! Лучше бы приглядывала за племянницами, а то повадились шастать в лекарскую башню невесть зачем. То одна прошмыгнет, то вторая, будто им там медом намазано!
Вторая сестра, не обращая внимание на разбушевавшегося отца, как ни в чем не бывало, продолжала поглядывать на молодого француза. Ее взгляды, а также легкая улыбка, прикрываемая нежной ладошкой, были весьма приятны Жульену, и он в свою очередь принялся отвечать ей тем же, бросая на девушку страстные взгляды и дыша через раз.
– Какие дела привели вас в Ливонию, мессир де Мерикур? – спросила вдруг девушка на корявом французском и, подавшись вперед, оперлась подбородком на сплетенные пальцы.
Прежде чем Жульен успел ответить, барон с гневным изумлением дернул дочь за рукав.
– Что такое?! Что я слышу, фрейлейн Элиза? Так то ты показываешь свое воспитание? Кто, позволь узнать, разрешил тебе первой заговаривать с мужчиной? На каком языке ты с ним говоришь?
– Это французский, батюшка, – спокойно пояснила Элиза.
– Чтоб я больше не слышал его в своем доме! Хочешь показать ученость, говори по-шведски, или по-польски, или по-немецки, да хотя бы и на той же латыни, да так, чтобы тебя понимал твой отец!
– Хорошо, батюшка, – кивнула послушная дочь, пряча усмешку под ресницами.
– Так то. Так что ты там говорила?
– Я спросила господина де Мерикура, по каким делам он прибыл к нам в Ливонию…
– Господь всемогущий! Нет, эти девчонки сговорились свести меня с ума! Тебе-то что за дело до этого? А и правда, господин де Мерикур, чего это вам у нас понадобилось?
Жульен с видимым сожалением перевел взгляд с нежного лица Элизы на обрюзгшую багровую от жара и вина физиономию ее отца.
– Семейные дела, господин барон, – сухо ответил он.
Хозяина замка его слова явно не удовлетворили.
– Вот как? А какие же дела могут быть у вашей фамилии с нашими местами? Что-то я не слыхал о Мерикурах, хотя, видит Бог, здесь всякого народу побывало… И поляки, и шведы, и датчане, и германцы… Да и ваших соотечественников встречать приходилось… Нет, о Мерикурах я ничего не слышал! – решительно заключил барон, исподлобья оглядывая гостя.
Молодой человек с немного скучающим видом распустил шнуровку своего колета и неторопливо извлек из-за пазухи завернутый в тонкую кожу пакет.
– Что до моих дел, – заметил он небрежно, – то, полагаю, гораздо лучше меня о них расскажет вам господин фон Гойер в этом послании, которое он написал по моей просьбе для вас, господин барон. Надеюсь, ваши дочки простят меня за то, что не смогу удовлетворить их любопытства. Увы, дела эти столь скучны, что о них не подобает говорить в присутствии прекрасных дам.
Барон с ошарашенным видом взял пакет, растерянно переводя взгляд с него на Жульена и обратно. Эта растерянность весьма позабавила француза, но он по-прежнему сохранял невозмутимый вид.
Барон внезапно очнулся.
– Фон Гойер? Дитрих фон Гойер? Орденский казначей? – недоверчиво переспросил он.
– Да, кажется, именно эту должность он занимает.
– С чего это казначею писать мне?
– Ах, господин барон, полагаю, вам нужно прочесть послание… Впрочем, вы можете это сделать и после, мне не к спеху. Пока же я вынужден буду воспользоваться вашим гостеприимством…
– Ну, конечно же, мессир де Мерикур! – хором пропели обе барышни фон Зегельс, многозначительно переглянувшись между собой. – Разумеется, вы погостите у нас! Правда, батюшка?
– Да, да… – угрюмо отозвался тот, теребя в руках послание.
За столом воцарилось неловкое молчание.
– Мессир де Мерикур, вы много путешествовали? – спросила, наконец, Мартина. Ее сестра, словно утратившая к гостю всякий интерес, сидела с опущенными глазами и водила ладонями по коленям, разглаживая складки своего синего платья.
– Немного, мадемуазель, – учтиво ответил Жульен. – Моя семья, увы, ни на столько богата… Пока был жив отец, я находился при нем в нашем поместье в Савойе, но два года назад он умер и дела пришли в упадок. Милостивый герцог, помня о нашем родстве, не оставил мою мать, назначив ей пенсию, что до меня, то я, наконец, получил возможность исполнить давнее обещание, которое дал себе десяти лет от роду.
