– Гляди на свой призрак, Илзе. Это ж девчонка совсем, не старше нашей Ануси. Глянь-ка, еле идет… заблудилась, наверное.
Женщина недоверчиво скосила глаза поверх ладоней.
– А тебе почем знать, девчонка это или нет? – сварливо отозвалась она, понемногу приходя в себя. – Бывают ведь такие призраки, что от людей не отличишь. Худшие из них от тех, кто погиб напрасно или умер без покаяния худой смертью – таким не страшен ни крест, ни храм Господень. А бывают и такие, что кружатся над дорогой и липнут к путникам, и никак от них не отделаешься, разве что солью, да святой водой, да молитвой, тогда они возвращаются в землю…
Она бы еще долго могла распространяться о нечистых духах и способах их упокоения, но в этот момент телега поравнялась с бредущей девушкой, и крестьянку вновь охватил страх. Незнакомка выглядела и двигалась впрямь как не живая: два шага сделает – остановиться, постоит – и дальше идет, спотыкается. Длинные распустившиеся волосы серыми сосульками падали ей на плечи и грудь, скрывая лицо, а темный плащ (широкий, простой, но тонкого дорогого сукна) волочился по земле оторванной полой и сам до половины был забрызган грязью. Дрожа как осиновый лист, латышка еще крепче вцепилась мужу в локоть, громко шепча, чтобы не смел даже заговорить с девицей, но та сама повернулась к телеге, слабым голосом восславив Христа. Потом тихо-тихо (крестьянин даже наклонился вперед, чтобы расслышать) попросила подвезти ее до ближайшего селения.
Пока латыш, натянув поводья, прикидывал так и сяк, то с сомнением поглядывая на девушку, то отмахиваясь от зудящей над ухом жены, на дороге как из под земли возникла группа всадников, которые, рысью подскакав к телеге, осадили лошадей и закружились рядом, бесцеремонно светя факелами в лица путников. Перепуганная латышка с воплем повалилась в телегу, закрывая голову руками, латыш замер, невольно втягивая голову в плечи, а девушка напротив откинула волосы с лица и подалась вперед с лихорадочно блестящими глазами.
Всадников было человек десять, судя по виду все – воины в легких панцирях с чеканными наплечниками, но без шлемов, их заменяли круглые меховые шапки с султанами из ястребиных перьев. Их предводитель, худой, надменного вида молодой темноволосый мужчина в камзоле рубчатого бархата с золотым шитьем, с богато отделанным поясом и оружием при нем, с аграфом из драгоценных камней на шапке, что-то сказал своему ближайшему спутнику – кряжистому, седому, с пышными усами, кольцами спускающимися на грудь, и тот произнес по-немецки, сильно коверкая слова:
– Не бойтесь нас, добрые люди. Мы христианам вреда не причиним.
– Слава Иисусу Христу, – помедлив, откликнулся крестьянин, и всадник слегка дернул уголком рта, что должно было, по всей видимости, изображать улыбку.
– Слава Иисусу Христу, – чуть пришепетывая, повторил он, склоняя голову. – Скажи, человек, куда ведет эта дорога?
– Куда? – Крестьянин с сомнением оглянулся на тракт, словно видел его впервые. – Так ведь к замку Сесвеген…
– Повезло нам, ваша милость, заночуем под крышей, – заметил седоусый уже по-польски, обращаясь к начальнику, между тем заметившего девушку и уже не сводившему с нее глаз. – Слышите вы меня? Как я и говорил, это дорога на Сесвеген. Эх, жаль, что оттуда прямого пути к Вендену нет, придется крюк делать и ехать-таки через Эрле.
Молодой человек рассеянно кивнул и распорядился:
– Узнай, кто эта барышня? Откуда она и куда направляется?
– Пан рыцарь, – к удивлению всадников девушка вдруг сама обратилась к ним на том же языке, – пан рыцарь, не откажите в помощи. Я – дочь дворянина, владетеля из замка Зегельс. Я возвращалась домой, но сбилась с пути и заблудилась. Пан рыцарь, кто бы вы ни были, прошу, помогите… – она запнулась, побледнев.
Пока девушка говорила, седоусый поднял выше факел, внимательно оглядывая ее с ног до головы. Теперь же он кивнул, обращаясь к начальнику:
– Эту барышню я знаю, видал прошлым летом, когда был в Дерпте. Она – дочка Унгерна из Зегельса, о котором слышно было, что он помер перед Пасхой. Не вспомню только, старшая или младшая, вроде бы у него их две было.
