– Ты ничего не знаешь…
– А что знаешь ты?
– Поверь, достаточно. С той самой минуты, как отца опустили в могилу, я жду, когда наш замок наводнят братья-ливонцы в белых плащах с черными крестами…
– Это все твое воображение.
– Пусть так… – Элиза вздохнула. – Я ежечасно молю Господа, и его Пречистую Матерь, и всех святых угодников о том, чтобы ничего этого не случилось. Но и ты должна понять – никто не сможет защитить нас лучше рыцаря Хорфа. Тине, пожалуйста, пообещай мне…
– Нет!
– Прошу тебя!
– Нет, Лизель, не проси. Я не выйду за Альберта Хорфа. Никогда.
С этими словами Мартина выбежала из трапезной, оставив сестру растерянно глядеть ей в след.
* Любовная лихорадка
Тяжелая дубовая створка едва не задела почтенного доктора по лицу, и он еле успел отскочить в сторону. Мимо него торопливо прошелестели женские юбки, тонкий силуэт мелькнул на лестнице, ведущей к хозяйским покоям. Сквозняк взметнул полы докторский мантии, унося за собой нежный аромат лимонника.
"Молодые девицы разучились нынче ходить шагом, – потирая ушибленное плечо, подумал про себя Порциус Гиммель. – Они либо скользят подобно тени, либо несутся сломя голову".
Он хотел было последовать за убежавшей девушкой, но задержался не надолго, проверяя, как там Элиза. Та на удивление быстро успокоилась, вытерла глаза, оправила платье и, отцепив от пояса небольшое зеркальце в золоченой оправе, принялась внимательно разглядывать свое отражение. Тихонько напевая, она вернулась на место в нише к своим мыслям и марципану – как видно, и то, и другое теперь доставляло ей удовольствие, и ничто более не напоминало о той отчаянно рыдающей и все проклинающей разочарованной женщине, какой была Элиза несколько минут назад.
Вполне удовлетворенный этим доктор отправился к себе в "библиотеку", а оттуда в сопровождении слуги прошествовал на женскую половину.
У дверей в комнату Мартины Порциус Гиммель остановился и прислушался. Потом, шепотом отдав слуге распоряжение, негромко постучал и вошел.
Младшая дочь барона лежала на кровати, спрятав лицо в складках мехового покрывала, сидящая рядом Кристина гладила ее по плечу и уговаривала:
– Ну же, барышня, хватит плакать! У вас нос распухнет и глаза будут красными, как у индюка. Надо вам это? Что это на вас нашло – утром же спокойная были…
Мартина отбросила ее руку и села.
– Отстань от меня! Я не плачу, неужели не видно?
– Да что мне видеть, когда вы вот так лежите лицом вниз, – недовольно проворчала Кристина, с тревогой всматриваясь в госпожу. – Теперь вижу, что не плачете. Так-то лучше… А то влетели, как будто за вами нечистый гонится, я уж не знала, что и думать.
Мартина молча спихнула ее с кровати, но служанку это не смутило. Она лишь тряхнула передником и весело объявила:
– Гляньте-ка, их ученая милость к вам пожаловала!
Порциус Гиммель счел момент удачным и выступил вперед, отвешивая поклон.
Дочь барона вяло кивнула в ответ. Обычно встречи с доктором пробуждали в ней интерес и живейшее любопытство, ибо тот почти никогда не являлся с пустыми руками, но сегодня ею овладела апатия. Тяжелый разговор с Хорфом, а потом и с сестрой поначалу вызвали у нее негодующий протест, но теперь привели в уныние. Вернувшись к себе, девушка бросилась на кровать, собираясь как следует наплакаться, но слезы не шли. Вместо них навалилась душная усталость, а следом – тоскливое ощущение собственной беспомощности. Голова у Мартины горела, а сердце билось тяжелыми неровными толчками. Девушка спрашивала себя, сможет ли она устоять, если на нее давят со всех сторон, вынуждая согласиться на брак с ненавистным человеком. Хуже всего было то, что она уже не знала – так ли он ей ненавистен, как она до сих пор думала? Что ей противопоставить настойчивым уговорам сестры, если в глубине души она сама желает… нет, не желает… боится и надеется… Нет, нет, все не то! Окончательно запутавшись в хаосе собственных невыразимых никакими словами чувств, Мартина едва расслышала, что говорит ей доктор.
– Я позволил себе явиться без доклада, фрейлейн, – между тем произнес тот. – Увидев вас на лестнице, я подумал, что вы чем-то расстроены, и поспешил сюда в надежде, что смогу развеять вашу грусть. Теперь я вижу, что не ошибся.
