— Хорошо, — кивнул он.
Трясущаяся рука протянулась ко мне и дотронулась до моего рукава, но так нежно, что я не стал его выдергивать. Другой рукой Ульрих похлопал меня по плечу, как мог бы это сделать какой-нибудь дядюшка из тех, что непривычны к детям.
— Мозес, — продолжил он, — тогда позволь мне предложить тебе то, что не сможет предложить аббат. У тебя будет все, что ты пожелаешь. И ты навеки останешься доволен своей судьбой.
— Что вы можете мне предложить?
— Петь, — произнес он очень тихо.
Я отдернул руку и отступил на несколько шагов.
— Пожалуйста, послушай меня, — тихо сказал Ульрих, стараясь унять свой пыл, и придвинулся ко мне. — Пожалуйста, пой здесь. Здесь, в этом доме. Ночью, вместо того чтобы бродить по улицам. Я не буду говорить тебе, что петь. Я вообще ничего не буду говорить. Я буду только сидеть и слушать.
Я открыл дверь.
— Пожалуйста, Мозес. Спой, — прошептал он, как заклинание.
Я повернулся, чтобы посмотреть на него, как мне тогда казалось, в последний раз. Потом сказал:
— Как вы можете просить об этом?
— Мозес!
— Вы уничтожили меня.
— Я… я… я не… — Он не смог закончить.
— Я больше никогда не буду петь, — ответил я. — Ни для вас. Ни для кого.
Я был безмолвным городским призраком, появлявшимся на улицах и в домах, подбиравшим и хранившим каждый из звуков, кроме своих собственных, потому что сам я их не издавал. Я был спокоен — я смирился со своим положением и согласился с тем, что дар веселья не предназначен Господом для людей с таким увечьем, как у меня. Мне было всего девятнадцать лет, но я уже на все махнул рукой. И таким бы я и оставался по сей день — постаревшим безмолвным призраком, — если бы ангел не вернул меня к жизни.
Мое возрождение произошло внезапно. Однажды ранним утром, стараясь не шуметь, я соскользнул по крыше к своему окну. Не производя шума, я встал на подоконник и присел на корточки, готовясь спрыгнуть на кровать и загородив собой звездный блеск, едва освещавший комнату.
Когда моя тень упала на пол, прошелестел чей-то вздох. Такой тихий, что его почти не было слышно, но мне он сказал так же много, как если бы я взглянул на портрет. Я узнал легкие, которые выдохнули воздух, и горло, которое наделило его звуком.
Я замер. Даже если бы я увидел льва, я был бы не так напуган.
— Мозес, — прошептала она. — Это ты?
Я ничего не ответил. Я сидел скорчившись на подоконнике и старался слиться с темным небом за моей спиной. Она сделала несколько шагов. На ней была черная кукулла, точно такая же, как у меня. Только капюшон был опущен. В темноте я мог разглядеть лишь очертание ее лица и мерцание золотистых волос.
Я неуклюже сполз на кровать, встал на пол. Ее макушка доходила мне до подбородка.
— Мозес?
Я прислушался к ее дыханию. Ее выдох был влажным и теплым.
— Ты не хочешь говорить со мной?
Я услышал, как она закусила губу.
— Какая я дура, — сказала она. — Мне так стыдно.
Она повернулась, чтобы уйти. Я услышал стук ее туфель по полу. Шелест ткани, коснувшейся ее спины.
— Подожди, — прошептал я еле слышно, как тот самый маленький мальчик.
Она повернулась. Подождала. Я молчал. Прислушивался к ее сердцу. Его было едва слышно, но я был слишком испуган, чтобы сделать шаг вперед.
— Подожди, — сказал я снова. — Не уходи.
Несколько секунд мы просто стояли в темноте.
— У тебя есть свеча? — наконец спросила она. — Или лампа?
— Нет.
— Как же ты видишь?
— Мне это не нужно.
— Я хочу увидеть твое лицо, — сказала она. — Пять лет я не видела ничего, кроме твоего глаза и нескольких пальцев в этих ужасных воротах. Ты так вырос.
Я закрыл глаза и подумал, пусть весь мир замрет, лишь бы только ее звуки остались со мной.
— Ты не хочешь видеть меня? — спросила она.
— Я видел тебя, — ответил я. — Каждый раз, когда мы разговаривали. И в прошлом году тоже. В церкви.
Я почувствовал, как обида сдавила ей горло. Через несколько секунд она снова заговорила:
— Если ты был там, почему мне не ответил?
Я промолчал, потому что не мог сказать ей правду.
— Мне хотелось увидеть тебя, — сказала она. — Мне хочется видеть тебя сейчас. Как много времени прошло. Я всегда думала, что ты мой друг. Мой единственный друг. Ты забыл меня?
