Старик пропустил его слова мимо ушей, но в душе радовался, что втравил сына в разговор, ради которого, собственно, и пришел к нему.
— Ну, коли люди правду про тебя говорят, то и я тебе скажу — худое ты дело затеял. Потому как, что бы там ни было, а пастбищем-то испокон всем миром владели. Ни одна живая душа не смела заявить: дескать, такой-то клин отныне принадлежит мне…
— Послушайте, отец, вы не знаете толком, в чем суть дела, так не лезьте куда не следует!
— Всегда ты этак. И в тот раз, когда повыгнал всех отсюда, ворчал, мол, я ничего не смыслю в хозяйстве. Выжил-таки своих братьев и сестер, словно не одна мать вас рожала.
— А кто из них остался в накладе? Каждый хозяйствует на собственной земле, по собственной воле и разумению.
— Вижу, хочешь ты, чтоб всякий встречный-поперечный пальцем в меня тыкал? Вон, дескать, сынок этого хрыча зацапал себе общинный выгон. На старости лет носа от срама из дому не высунешь. Почему не даешь мне помереть спокойно? Даже такой малости жалко для старика отца.
— Да что вы, отец! Вы даже и не знаете, как…
Хедеши пытался умерить гнев старика, успокоить его, но тот не дал ему досказать и внезапно от укоризненного тона перешел на крик:
— Ты мне не говори ничего! Меня не проведешь! Я еще не выжил из ума, не думай!
Старик судорожно замахивался палкой, словно отбиваясь от ударов невидимого врага, и, пятясь, стал отходить к калитке. Яростные крики вконец разошедшегося отца поставили Хедеши в крайне затруднительное положение: если услышат соседи, разговоров не оберешься. В другое время еще куда ни шло, пусть бы кричал сколько влезет, пока бы вся дурь с криком не вышла. Но сейчас он особенно боялся людских пересудов и, пытаясь успокоить старика, заговорил с ним примирительно:
— Послушайте, что я вам скажу, отец! Дайте же я растолкую, почему…
Однако старик не затем сюда шел, чтобы выслушивать сыновние оправдания. Ничто не могло его убедить, даже самые торжественные клятвы сына, что он-де не только не намерен размежевать общинный выгон, а, напротив, собирается раздобыть для села еще одно пастбище. И старик, словно боясь лишиться повода для ссоры, заорал пуще прежнего:
— Бог покарает тебя! Вот увидишь! Кто замышляет дурное, тому не избежать возмездия! Не миновать тебе кары господней!
Прежде чем выйти на улицу, он остановился у калитки и угрожающе потряс палкой, как архангел, ниспосланный карающим богом на грешную землю. Хедеши растерянно смотрел ему вслед. Что он мог поделать с этим своенравным и глупым стариком?
Круто повернувшись, он вошел в дом, чтобы не слышать доносившихся с улицы криков отца.
Жена встретила его, молча сжав губы, она хлопотала у плиты, не удостоив вошедшего мужа даже взглядом. Притулившись к стене в уголке, на низкой скамеечке сидела Маришка и держала на коленях расписную глиняную миску с сухими бобами. Ее руки, перебиравшие бобы, едва шевелились. Работа у Маришки не спорилась, так что, пожалуй, и к завтрашнему дню бобы не приготовить. Низко наклонив голову, она старалась скрыть лицо, но по вздрагивающим плечам можно было понять, как трудно ей сдерживать слезы. Маришке хотелось выплакаться вдосталь, кричать во весь голос от гнева и возмущения, но она совладала с собой и лишь горестно вздыхала. Вместо ожидавшейся грозы с громом и молнией, с ураганным ветром только легкое дуновение ветерка — тихий печальный вздох.
Хедеши, хлопнув дверью, вышел во двор.
На задворках в загоне толкался скот. Животные бодали друг друга, норовя укрыться в тени.
Что станется с этой несчастной скотиной? Теперь уж ясно — передохнет, скудные запасы соломы приходят к концу. И нужно будет все начинать сначала. Как плохо, что рядом с ним нет близкого человека, которого можно было бы посвятить во все дела! С женой трудно поговорить по душам. И ведь не глупая баба, жизнь знает. Да из нее слова не вытянешь, все молчит. Вот только, когда на него разозлится, тогда держись — попреков не оберешься. Может, с ней все-таки следовало бы обсудить затею с пастбищем? Дельного она, конечно, ничего не посоветует, но, во всяком случае, по ее словам можно будет судить, куда клонят остальные, и не дать себя обвести вокруг пальца… Взять хотя бы старого крикуна, отца. Орет как ошалелый, словно с него шкуру сдирают. А ведь это они, старики, оказались ротозеями, позволили в свое время вытащить у себя из-под ног землю. Не оплошали бы тогда, и Харангошская пустошь, и пойменные луга на Тисе по закону были бы признаны собственностью крестьян, и не пришлось бы теперь мытариться. Сколько бы ни злословили завистники, он, Хедеши, печется ведь не только о себе, но и о благе всех односельчан. Да разве эти дурни поймут, что он им добра желает!
