Видно Дюла,
Видно Гёмбёш
В лужу сел!..
В ту пору мы уже знали популярную песенку из «Трехгрошовой оперы» Брехта; на мотив этой песенки она и напевала. Я так и не понял, над Гёмбёшем или надо мной она подтрунивала…
Служебная квартира, где живет Андраш, находится на значительном расстоянии от цехов, но все же приглушенный шум машин доходит сюда, а особенно удары большого парового молота: от них то и дело содрогаются стены. Создается такое впечатление, будто где-то в глубине, в недрах земли, бьется ее живое сердце. Этот ритмичный, повторяющийся стук отнюдь не неприятен, ничуть не раздражает! Скорее, наоборот, вызывает у человека приятные ощущения. Я понимаю Андраша, почему ему нравится здесь жить. Теперь и на меня как-то успокаивающе действуют неумолчный перестук машин, ритмично повторяющиеся удары парового молота. И эти звуки не только успокаивают, но и взбадривают, придают силы.
— Знаешь, а ты и по сей день пользуешься популярностью здесь, на заводе, — доброжелательно говорит Мартин Андрашу. — Ко мне приходила сегодня целая депутация. Рабочие просили, чтоб я тебя убедил не переезжать.
— Да полно тебе… — бурчит Андраш. Он уверен, что его разыгрывают, но все же ему льстят слова Мартина.
— Я им сказал, что ты окончательно решил переехать. Рабочие сильно огорчились. И в конце концов в упор спросили о самом главном, затаенном: намечается ли все же участие коллектива завода в прибылях. — И Мартин так раскатисто хохочет, что даже брюшко его колышется от смеха.
Мы все смеемся. И громче всех Андраш.
— Ты понимаешь, разумеется, что такая постановка вопроса равносильна критике твоих методов руководства заводом!
Мартин огорошен репликой Андраша, лицо его принимает растерянное выражение, и это вызывает новый взрыв смеха.
Вскоре Мартин, попрощавшись, уходит.
Мы болтаем о всяких пустяках. Андраш с любопытством искоса поглядывает на меня. Я делаю вид, будто не замечаю этого. Вдруг, подмигнув, он говорит:
— Похоже, ты собрался с духом. Иногда полезно окунуться в самую гущу трудящихся масс — Помолчав немного, он спрашивает: — Завтра приступаешь к съемкам?
— Нет, — отвечаю я очень спокойно. — Фильм делать не буду.
Андраш поражен. Сразу становится серьезным, мрачным.
— Значит, не будешь?
— Нет.
Марта внимательно прислушивается.
— О чем это вы?
Андраш смущенно моргает, виновато смотрит на меня.
— Так о чем же вы беседуете? — еще раз спрашивает Марта.
— О том, — отвечаю ей, — что я бросаю работу над фильмом. Прекращаю дальнейшие съемки. Совсем.
Маленькая Марта, только что вошедшая в комнату с блюдом соленого печенья, ставит его на стол и застывает в неподвижности. Смотрит широко раскрытыми глазами то на меня, то на мать.
— Совсем прекращаешь?
— Совсем.
— Почему? Что случилось?
— Ничего особенного. Просто хочу заняться другим. — Я говорю это спокойным, почти равнодушным тоном.
Все же атмосфера в комнате сгущается. Марта ценой немалых усилий пытается остаться невозмутимой, но в голосе ее сквозит ирония.
— Хочешь начать новую жизнь? — смеется она, делая попытку сохранить непринужденный, шутливый тон. И чтобы смягчить свои слова, вернее, тон, каким они были сказаны, добавляет: — Ладно, Белушка! Все это мне знакомо. Ничего, проспишься! А там видно будет — утро вечера мудренее. Как, бывало, говаривал старик Боронкаи: «Понижение барометрического давления». — И она гладит меня по голове.
— Фильм этот делать не буду.
Оцепенев, она вся напрягается.
— Я не допущу такой безответственности с твоей стороны!
— Как знаешь. Но фильм делать все равно не буду.
— Папа прав! — вмешивается в разговор маленькая Марта, щеки ее пылают.
— А ты не встревай! — резко одергивает ее мать. — И вообще выйди вон! — Но маленькая Марта не двигается с места. — Разве ты не слышишь? Выйди вон!
Маленькая Марта медленно уходит, но в дверях оглядывается и ободряюще смотрит на меня.
