— Барышне Шари здорово повезло. Какое счастье ей привалило — стать женой моего Гезы! Ведь как-никак он человек ученый. Работник искусства! Мы, правда, дали ему все, что могли, ничего для него не жалели. — Затем осторожно полюбопытствовала: — Кстати, не знаете, миленький, венчались они в церкви?
— Не знаю. Не думаю, — ответил я, приминая перину. — Не те теперь времена, до того ли им было там, в Пеште.
— Может, здесь они надумают сходить?
— Возможно. — Это слово я, совершенно изнемогая, смог произнести лишь шепотом. Тетушка Балла, увидев, что я совсем осоловел, спохватилась и стала скороговоркой оправдываться и пробираться к выходу, но в дверях остановилась:
— Этот помешанный Кордаш… Поговаривают, будто он задумал землю раздать крестьянам.
— Декрет такой есть, тетушка Балла.
— Значит, правда?
— Правда.
— А этот… как его, декрет… всякой земли касается? — Мне думается, старуха явно тревожилась за долю наследства своей невестки Шари.
Меня одолевала непреоборимая сонливость, истома, и все же я долго не мог снова заснуть. Память воскрешала множество впечатлений и переживаний, это рождало новые мысли, они роились в голове, сменяя друг друга. Во мне клокотала, словно в жилах горячая кровь, буйная радость: мы выжили. Собрались вместе всей семьей, все живы-здоровы. Как все будет теперь? Начнем наконец-то новую жизнь, о которой втайне мечтали многие годы. А порой даже и мечтать о ней не смели. Новая жизнь! Как это высокопарно звучит, но она уже здесь во всей своей реальной ощутимости. Разве это не чудесно? Все кажется невероятным, непостижимым.
Я лежал с открытыми глазами, всматриваясь в бревенчатый потолок, покрытый коричневой краской. Какой уютный дом. И какие милые, сердечные люди здесь. Переполнявшее меня чувство тихой радости озаряло мягким светом весь дом: в своем воображении я представил под этим кровом всех его обитателей — дядюшку и тетушку Балла, Шандора, его жену… Не иначе тетушка Балла уже успела шепнуть им о своем счастье. Должно быть, она уже достала из комода черный шелковый платок и рассматривает, не изъеден ли он молью. Ведь в нем она пойдет в церковь…
Меня немного мучили угрызения совести: уж слишком категорично я заверил ее, что это вовсе «не сплетни». Но Геза сам вполне серьезно сказал о женитьбе.
Это было в начале декабря, когда я зашел к ним на Вышеградскую улицу. Конспиративное общежитие на Розовом холме раскрыли. Бела Сёке, нилашист, провалился — дознались, что он только выдавал себя за него; всей компании пришлось срочно покинуть пристанище. С часу на час их могли накрыть. Студенты коллегии поступили в «Кишку», представлявшую собой нечто вроде полувоенной дружины, служившей прибежищем для дезертиров. Я на несколько дней нашел приют в семье Пишты Вирагоша. Геза оказался прав: нилашистские соседи после недавней потасовки притихли, ничего не предприняли. Они просто исчезли из дому, по всей вероятности захватили более комфортабельное жилье. Пишта все же нервничал; оставаться у них дольше мне не следовало. В сущности, он был прав. Я на него не в обиде. Пришлось ютиться ночь то у одного, то у другого знакомого. Лили? В то памятное утро, когда пришлось срочно «испариться» из квартиры на Розовом холме, она, взяв свой чемоданчик, отправилась в город, погруженный в туман. Я проводил ее до парадного и долго смотрел ей вслед. Посредине улицы она остановилась, оглянулась и, махнув рукой на прощание, зашагала дальше. Вскоре она исчезла в тумане. В то утро густой туман окутал весь город.
Я пошел к Гезе, а может, к Шари? Или к обоим? Не ради себя. Нашей подпольной группе нужна была «белая» квартира — надежная явка. Группа Сопротивления… С Дюси я имел постоянную связь. Получал от него различные задания — встретиться там-то с тем-то… передать зашифрованное извещение тому-то… пачку листовок… Он никогда ничего лишнего не говорил, кроме прямых указаний, что было вполне оправданно. Но из заданий — с кем мне предстоит встретиться, кому передать то или иное — я мог составить себе некоторое представление о действиях организации, о том, что ведутся переговоры с какой-то группой офицеров.
