Девчурки мои заметно вытянулись и тоже похудели. Поначалу они смотрели на меня как-то отчужденно, а потом Марта никак не могла отогнать повисших на мне детей:
— Оставьте в покое отца! Разве не видите, как он слаб?
У меня навернулись на глаза слезы. Марта подошла ко мне вплотную и загородила, чтобы дети не заметили моих слез.
— Полно, милый… ведь все хорошо… дурачок ты мой! — нежно успокаивала она меня.
Марта поставила на очаг большие кастрюли с водой.
Семейство Балла разглядывало меня, словно чудо какое. Тетушка Балла, как только в бурных излияниях семейной радости наступали короткие паузы, тотчас вставляла неизменный вопрос:
— Ну а как Геза?
— Жив-здоров, — говорил я. — Все хорошо. — «Может, рассказать о нашей встрече на улице Казинци? А вдруг — что вполне возможно — это лишь призрачное видение в горячечном бреду». И чтоб избежать дальнейших расспросов, я в свою очередь поинтересовался: — А как Шандор?
— В сельской управе. Целыми днями пропадает там.
Марта втащила большую лохань и всех выставила из комнаты. Раздев меня, она велела мне стать в лохань с теплой водой и принялась мыть меня с головы до пят. Как малого ребенка. Трет мочалкой и одновременно без умолку говорит. Рассказывает о проходившем здесь фронте, об эвакуации. Но ни единой жалобы не проронила, ни одного плаксивого слова. Словно они и горя не хлебнули вовсе! Мол, мучился, переносил невзгоды только я. И, преисполненная сострадания, она не переставая выражала мне свое сочувствие, неумолчно ворковала, заливалась радостным смехом, щебетала, как весенняя пташка, и шутливо проказничала. Ткнув кончиком пальца в выпиравшее ребро, она притворно взвизгнула:
— Ой, больно! — И сунула палец в рот, словно укололась до крови.
Тщательно вытерев досуха, она уложила меня в постель под перину. Все мои протесты, заверения, что хорошо, мол, себя чувствую, ни к чему не привели.
На улице грянули два выстрела, затем до моего слуха донесся стук колес промчавшегося за окнами экипажа. Снедаемый чувством тревоги, смешанной с любопытством, я приподнялся в постели.
— Это старик Кордаш, — смеясь пояснила Марта. — Возвращается в контору сельской управы.
— В экипаже? А пальба к чему?
— Ах, милый мой! Он нагоняет страх на классового врага. У нас же диктатура пролетариата. Военный коммунизм. Не что-нибудь, а вёльдешская советская республика, — рассмеялась она.
— Старик ошалел, что ли?
— Да, есть немного. Но он порядочный человек. А теперь поспи! — И она укрыла меня периной. — Я потом тебе все расскажу. — Снятое с меня белье она расстелила и стала пристально рассматривать: — Ты случайно не прихватил квартирантов? Пожалуй, не мешает прожарить в печке.
По всему телу разлилась усталость и чувство приятной расслабленности. В полусне я скорее услышал, чем увидел, как Марта на цыпочках вышла из комнаты и очень осторожно, тихонечко прикрыла за собой дверь.
Разбудил меня какой-то шорох — кто-то, шаркая туфлями, копошился возле постели. Я думал, что вернулась Марта. Но оказалось, это была тетушка Балла.
— Вы спите, миленький? — шепотом спросила старушка.
Что я мог ей ответить?
— Нет, тетушка, еще не сплю.
— Уж не серчайте, что потревожила. Но кто-то пустил слух по деревне, будто мой старшенький, Геза, и красавица барышня… вроде бы поженились. Небось брешут, все это сплетни одни, а? — Она запнулась, выждала немного. Тихо кашлянула, прикрыв рот платком. — Нынче люди больно много болтают. — Чутье подсказало мне: старуха хочет, чтобы я рассеял ее сомнения, ей не терпится услышать подтверждение правдивости слухов.
— Нет, не сплетни, тетушка.
— Нет? — Она глубоко вздохнула.
— Нет… Мне хотелось сделать вам приятный сюрприз.
— О господи! И что только не творится нынче на свете!
Фронтовая обстановка, ужасы войны, невзгоды эвакуации, крушение целого мира — все это она принимала как должное. Так уж угодно судьбе, приходится ей покоряться, безропотно переносить ее удары. Супружество Гезы и «красавицы барышни» — вот что стало для нее мерилом исторических перемен. Исторические перемены? Но и к ним она подошла тоже со своей меркой, толкуя их по-своему:
