Не уверен, действительно ли все это говорил Селеш. Или видения возникли именно под влиянием его слов. Одно было несомненным: когда эти ужасные видения исчезли и я поднял голову, он говорил со мной совсем о другом и другим тоном. Его словно подменили. Будто за этот отрезок времени пролетела целая жизнь. Но слова его тем не менее имели логическую связь с предыдущим. Селеш говорил спокойно, негромким голосом, словно читал лекцию по эстетике или выступал на очередном собрании деятелей искусств.
— Скульптура — самое правдивое искусство. Она не терпит лжи. Отклонишься от правды — созданная тобой фигура рухнет, упадет. Даже если будешь ваять из мрамора. Подлинное равновесие и гармонию скульптуре придает не физическая, а, так сказать, моральная статика. Одолеть сопротивление материала, подчинить его своей воле, чтобы создать скульптуру, — дело второстепенное. Если ты мастер — это обязательно придет. Но прежде ты должен разобраться в самом себе, обрести, так сказать, душевное равновесие. И когда тебе удается создать скульптуру, которая стоит прочно, она всегда возвещает о победе. Даже в том случае, если в ней изображено поражение…
К нам подошла девушка со светлыми волосами, собранными сзади в пучок. На ней были лыжные брюки и туристские ботинки. Можно было подумать, что она собралась в поход. Не хватало только рюкзака за плечами.
— Товарищ Селеш, — начала она тихим, но взволнованным голосом. — Срочно нужен материал. — Говоря, она беспокойно озиралась по сторонам.
В этот момент в коридоре началась какая-то суета. С лестницы донеслись топот бегущих ног и бряцание оружия. Вниз, грохоча сапогами, пробежала группа военных с автоматами в руках.
Дрожа всем телом, девушка сообщила:
— Готовится нападение на наше здание… — Она переводила растерянный взгляд с меня на Селеша. Очевидно, ожидала, что мы успокоим ее или опровергнем эту весть.
Но Селеш продолжал молча сидеть, уставившись в одну точку. Лицо его казалось еще более утомленным, подбородок заострился, как у покойника. Вдруг он встрепенулся, словно очнувшись от гипнотического сна.
— А? Что? — И он с недоумением огляделся. — Хорошо, Пирике, сейчас приду. — А сам продолжал сидеть. Затем закурил, однако мне сигареты не предложил.
От потока людей в коридоре отделился Геза. Он шел не спеша, характерной для него слегка покачивающейся походкой, бросая взгляды по сторонам. Заметив нас, подошел и остановился, широко расставив ноги, как матрос на качающейся палубе корабля. За эту не очень-то эстетичную позу я не раз журил его и частенько подтрунивал над ним. Он мог простить мне все, что угодно, только не это, ибо терпеть не мог насмешек. «Что поделаешь, если не могу отвыкнуть от этой привычки. Этим, мне кажется, я доказываю, что твердо, обеими ногами стою на земле».
— Я ищу тебя, — тихо сказал он. От прежней обиды его не осталось и следа. Исчезли также бодрость и решительность, с какими он недавно входил в здание. — Давай уйдем отсюда.
— Куда?
— Думаешь, я знаю? Пошли, и все! — В его голосе чувствовалось нетерпение. — Идем скорее! Сейчас же, немедленно!
Селеш поднял на него глаза. Стекла его очков насмешливо сверкнули.
— Струсил? Боишься оказаться в мышеловке?
Геза не обратил внимания на его издевательский тон.
— Нет, не струсил, — сказал он просто, без всякой рисовки.
— А меня даже не зовешь с собой?
— Почему же? Идем, если хочешь.
— Вот это уже другой разговор. По крайней мере теперь у меня появилась хоть какая-то перспектива…
Сомневаюсь, чтобы Геза не почувствовал едкую иронию. Ее нельзя было не заметить. Тем более что Силарда Селеша в чем в чем, а в циничности никто не мог бы упрекнуть. Скорее, он был склонен к крайностям: то к чрезмерной сдержанности, то к прямолинейности, граничащей с восторженностью. Причем из одной крайности он мог впасть тут же, без всякого перехода, в другую. И в данном случае, после взрыва клокотавших в нем страстей, он вновь стал совершенно спокоен. И вдруг этот иронический тон! Но Геза сделал вид, будто ничего не замечает. Хотя обычно от насмешек у него наэлектризовывалось все тело и, казалось бы, даже мельчайшие складки одежды.
