— А выстрел из пистолета? — Голос у меня дрожит. Не только от негодования. Меня преследуют тягостные воспоминания о похоронах. И мрачные слова псалма: «Мы уповали на тебя…», и то, как на кладбище крестьяне взывали к ответу; я внезапно ощущаю боль утраты гораздо острее, чем вчера, у могилы. — А этот выстрел из пистолета? — повторяю я.
— Это был логический конец! Точка над i! — И Дюси стучит кулаком по раскрытому журналу со статьей Фери Фодора. — Даже не точка, а восклицательный знак! Чтобы громче прозвучало! Чтобы эта идеологическая диверсия вызвала больший резонанс!
— Ты с ума сошел! Как ты можешь говорить такое? Разве человек пойдет ради этого на смерть?
— Не только говорю, но и напишу!
— А вот твоя Илона, — злорадно ухмыляюсь я, — доктор Илона Лехел, недавно восторженно объяснялась в любви к покойному Гезе…
Дюси на мгновение цепенеет. Словно получает пощечину. Борода его трясется, а очки вдруг запотевают. Затем он язвительно шипит:
— Это лишнее доказательство моей правоты!
— А правда для тебя ничто. И людей ты тоже ни во что не ставишь. Главное для тебя — стерильность твоих концепций! Вся твоя жизнь в этом!.. — Я умолкаю, чувствую, что переборщил. Не потому, что я оказался жестоким, несправедливым. Сейчас я именно таким и хочу быть. Беспощадным и пристрастным… Иногда это приближает в перспективе к истине… Но это не мои слова. Поэтому лучше не произносить их. Как-то раз Геза их бросил в лицо Чонтошу. Может быть, дословно они и не так звучали, но суть их была именно такова: приближает в перспективе к истине… Неужели я уже совершенно не способен выдерживать определенную дистанцию между Гезой и собой? Даже облекаю свои мысли в его слова, рядясь в них, как в чужую одежду? Мне страшно развивать свои мысли дальше. Именно за эти слова Чонтош дал Гезе пощечину. Но меня он не ударяет. А садится за стол и, словно я уже ушел, начинает торопливо писать. Не теряет перспективы…
Я спешил на улицу Академии, в Центральный Комитет.
Хотя какое там спешил, просто плелся, отдавшись течению, как лодка на реке, оторвавшаяся от причала. Мне чудилось, что мое сознание существует где-то вне меня и я как бы наблюдаю за собой откуда-то со стороны. «Вот идет человек, — представлялось мне, — в берете, в измятом плаще (словно сейчас лето и вовсе нет пронизывающего ветра, какие дуют в конце октября) и небритый. Не смотрит по сторонам — ни вправо, ни влево, идет, потупив взор, словно потерял что-то. А под ногами у него похрустывают осколки стекол. Тротуар засыпан битым стеклом вперемешку с осколками кирпича, кусками обвалившейся штукатурки и несметным количеством бумаги. Листовки. А человек равнодушно шагает по ним. Что же он ищет?»
Вот так я наблюдал себя со стороны. Очевидно, и душа подчинена законам инерции. Посудите сами: она уже где-то вне тела, а человек живет, продолжает идти своей дорогой.
«Вне… извне…» Писать я не мастак: сценарии моих фильмов я всегда целиком доверял писателям. Но диалоги, в которых часто повторялись одни и те же слова, я никогда не принимал, браковал их. Ведь истинные произведения искусства не повторяются. Но если уж повторять художественный образ, то в него должно быть вложено новое содержание. По-моему, следует попытаться разработать драматургию повтора в фильме. Но почему, собственно, в фильме? Придется ли мне вообще ставить фильмы?
«Еще не известно, что будет с тобой, — сказал мне вчера Видак, который стал важной персоной на киностудии. — Может, отделаешься тем, что годика два тебе вообще запретят работать. А пока не ходи на студию. Нечего без нужды людей дразнить». — «Значит, мне закрыт доступ на студию и меня лишают права заниматься моим любимым делом?» — «Можешь это сформулировать как тебе заблагорассудится».
Он вел себя нагло и высокомерно. Я заметил: он даже несколько мгновений колебался, продолжать ли говорить мне «ты». Так и подмывало съездить ему по физиономии. Но, как говорится, после драки кулаками не машут.
— Берегись ты, болван! — услышал я вдруг чей-то окрик. — Или хочешь прямиком угодить на тот свет?
Остановившись, я осмотрелся. Все это произошло на перекрестке Большого бульварного кольца и улицы Кирай. Мне кричали из одного подъезда. Там набилась уйма народу, все с опаской выглядывали на улицу. Меня же остановили в тот момент, когда я переходил на другую сторону. Собственно, я почти уже перешел, когда чуть не растянулся на мостовой, запутавшись в оборванных трамвайных проводах. И тут я увидел, как со стороны Западного вокзала со страшным грохотом мчится советский танк.
