Надев шляпу, Бела Сана направился к двери. Уже на пороге он сказал:
— К обеду вернусь. Может, передашь Драхоте, если станут жарить рыбу на вертеле, пусть… Впрочем, сам скажу. Спи уж.
«Что с ним стряслось?» Балог задумчиво посмотрел на только что захлопнувшуюся дверь, затем перевел взгляд на стол, огарок свечи, исписанные листы бумаги. Должно быть, Бела всю ночь работал. Балог хотел было окликнуть его и сказать, что сам пойдет в село, но вдруг почувствовал, как на него свинцовой тяжестью навалилась усталость. Ноги подкосились, точно на плечи ему взвалили непомерно тяжелый мешок. Спотыкаясь, с подгибающимися коленями добрел он до кровати и повалился, не раздеваясь.
Балог не привык к ночным кутежам, однако до самого утра не испытывал ни малейшей усталости. Хотя и выпил изрядно, он оставался бодрым, словно только что встал после хорошего сна. У него было такое ощущение, будто он лишь сейчас, с большим опозданием, стал пьянеть. Голова шла кругом, перед глазами все плыло. Как ни старался он их закрыть, заснуть все-таки не мог. Перед его взором вставали странные, с калейдоскопической быстротой сменявшие друг друга видения. Слышались чьи-то голоса. Они казались ему то приглушенными до шепота, то такими оглушительными, что вот-вот лопнут барабанные перепонки.
Сквозь прикрытые веки он отчетливо видел, как вернулся его сосед — Бела Сапа. Балог пытался заговорить с ним, спросить, что случилось. Но его парализовало, язык не повиновался. Балог хотел громко закричать, но не издал ни единого звука. А Бела все ближе подходил к его постели, держа в руке лист белой бумаги. «Послушай-ка, что я написал, — сказал он, и его безумные, налитые кровью глаза приобрели зловещее выражение. — Завалите землей колодцы, засыпьте щебнем реки!» — прочитал он, неистово крича и топая ногами. Удивленно уставившись на него, Балог хотел спросить: «Что с тобой, Бела, что за вздор ты пишешь!» Но перед ним стоял уже Геза Сакай. В руке у толстяка был не лист бумаги, а большая гусиная ножка, и он играл на ней, как на дудке. Его искусной игрой можно было заслушаться. «Бывает же этакое, — подумал Балог, — и швец и жнец и в дуду игрец!..»
Очнувшись вдруг, он понял, что все это лишь сумбурная игра воображения, кошмарный сон. И хотел было отмахнуться от наваждения, как от назойливой мухи, но в следующее мгновение кто-то снова замаячил перед его глазами. Ах, опять Бела! Бела Сана! Судя по всему, он хочет о чем-то спросить. И, не дожидаясь его вопроса, Балог сам отвечает ему: «Я Балог… дворянин Балог…» Вот он, Балог, разгуливает по селу… А из-за ограды кто-то строго кричит: «Может, поздороваешься со своим дедом?..» — «Я задумал отвести подальше отсюда реку, дедушка. А то буйволы бросились в самую стремнину…» — «Знаешь, Бела, это все сплошная фантасмагория, выдумка невежественных людей…» В ответ слышится звонкий смех Жужи Вардаи. Она ведет кого-то под руку. «Хочу представить вам родственничка вашего…» Драхота, Драхота, опять эта постылая рыба…
Балог очнулся и увидел, что стоит на полу возле постели. Нет, так продолжаться не может. Надо выспаться, иначе с ума сойдешь. Но прежде всего неплохо искупаться в реке.
— Где Драхота? — спросил он у первого встречного.
— В село уехал. С господином Белой.
Нетвердой походкой брел Балог по поселку. На этот раз все ему казалось каким-то странным, диковинным, будто он забрел в неведомые, чужие края. Насыпь, которую они возводили, одиноко высилась под палящим солнцем. Уже никто здесь не работал. Под сенью хижин то тут, то там бренчали цитры, заунывно пела пастушья свирель. Река оглашалась раскатистым смехом, в воздухе, подобно ласточкам, хлопающим крыльями, носились обрывки фраз. Это были голоса купавшихся землекопов, тех, кто помоложе. А те, кто постарше, уже принарядились, собираясь отправиться в село, чтобы по-праздничному провести воскресный день. Балог всегда охотно останавливался побеседовать с рабочими о том о сем, послушать их забавные шутки друг над другом да остроумные прибаутки. Однако на этот раз он даже не заметил их приветствий и все брел и брел вперед, как лунатик. Очнулся он, когда ощутил на ногах всплески воды. Сделав несколько шагов, он окунулся. Вода оказалась теплой, словно ее подогрели. Купанье вызвало удивительно приятное ощущение, освежило и сразу успокоило взвинченные нервы. Балог разглядывал желтоватую мутную воду. Если бы не чуть заметное течение, ее можно было бы принять за непроточную. Он усмехнулся, вспомнив, что сказал Вардаи. По его словам, сельские жители, хоть и прожили весь свой век вблизи рек и озер, не очень-то любят купаться. Разве что когда лошадей купают, и сами заодно окунутся, да и то предпочитают поскорее вскарабкаться на спину коня, чтобы, не приведи господи, не окунуться по шею. Или когда замачивают коноплю. Но и тогда глубже чем до пояса не больно-то залезают. Вардаи рассказал недавно забавную историю об одном старике, ловце пиявок. Этот старик, бродя как-то по болотистым местам, оступился и угодил в трясину. С трудом выкарабкался оттуда и, как был, весь в грязи, побрел домой. Повстречавшись с ним, Вардаи спросил старика, почему он не выкупался. Старик презрительно сплюнул и с глубочайшим негодованием изрек:
