— Кто же? — спрашиваю я, на этот раз уже не только удивленно, но и с явным раздражением. Мой тон вроде бы озадачил Шандора, но, помедлив всего лишь минуту, он решительно говорит:
— Председатель производственного кооператива Ференц Тот. — И, немного замявшись, добавляет: — И Габор Йеной… — Как только он произнес вслух имена этих людей, его словно прорвало. В нем закипела злоба и лютая ненависть. — Этот подонок! Эта скотина! А ведь после пятьдесят шестого он только благодаря мне снова выбился в люди! Так и прозябал бы в вонючей конюшне, не заступись я за него! — И, войдя в раж, не помня себя от негодования, он уже орет, кричит неистово.
Его яростный взгляд невольно воскресил в моей памяти скорбные минуты недавних похорон. Я как бы снова услышал суровую мелодию псалма, гневные укоры в погребальном пении, и перед моим взором снова возникла толпа обступивших могилу крестьян и лица тех, кто молча стоял поодаль, словно съемочный аппарат резко передвинули вперед для съемки крупным планом.
— А какой он из себя, этот Ференц Тот? — перебиваю я Шандора, стараясь умерить его гнев. — Не светловолосый ли сравнительно молодой мужчина? С крутым подбородком?
Шандор брезгливо машет рукой — это и ответ, и вместе с тем его отзыв.
Я смотрю на сурового здоровяка с красивым лицом. И как в зеркале вижу себя: да, что там говорить! Мы сильно постарели. Вокруг его рта время как бы выжгло свое клеймо, проложило глубокую борозду, которая придавала его лицу горестное и вместе с тем озлобленное выражение. Только сегодня я заметил в нем перемену. Должно быть, эта складка — след горя и скорби. Теперь она особенно бросается в глаза… То, о чем он говорит сейчас, его обвинения по адресу Габора Йенеи и того, другого человека кажутся мне вздорными, абсурдными. Но все же почему он обвиняет их? Ведь он никогда не страдал маниакальной мнительностью и по своей натуре был человек вполне уравновешенный, со здоровой психикой, твердо стоящий на ногах. Он оставался таким всегда, даже в те годы, когда, казалось бы, имелись все основания для мнительности.
— Ну, выпьем, — говорит он наконец, видимо, поборов гнев. В его голосе я слышу примирительную нотку — видно, он решил искупить свою вину за злобный взгляд, нечаянно брошенный только что под влиянием сдерживаемого гнева.
Входит Марта и привычно, словно она у себя дома, зажигает свет.
— Когда же мы поедем? — Она бросает взгляд на стакан в моей руке. — А ты все-таки не особенно напивайся. Даже если и не тебе вести машину. А то я от одних винных паров, пожалуй, опьянею.
Взгляд Шандора теплеет, когда он глядит на Марту. Возможно, на него подействовали несколько стаканов выпитого вина, а может, нахлынувшие воспоминания или просто привычный жест, каким Марта по-хозяйски зажгла свет. И растроганно он говорит:
— Не уезжай сегодня, маленькая Марта! — Шандор обращается к ней так, как обычно называл ее Геза: «маленькая Марта», хотя язык у него с трудом повернулся сказать ей «ты». Что ни говори, а моя маленькая Марта уже вполне взрослая, красивая, элегантная городская девушка. — И матери с отцом все полегче было бы с вами…
— Ты и в самом деле согласился отвезти эту Варнаиху? — подойдя вплотную, шипит мне в ухо Марта.
В язвительную интонацию, с какой она произносит «эту Варнаиху», Марта вкладывает и брезгливое отвращение юной чистой девушки, к которому примешивается некоторое любопытство и оценка вполне сложившегося взрослого человека, имеющего свое собственное мнение. Откуда этот взрослый ребенок может иметь такие суждения? Ведь у нас в доме никогда не заходила речь о Лили Варнаи. И вообще о женщинах, которые… И тут вдруг меня осеняет; я, конечно, смутно догадывался и раньше, но только сейчас совершенно отчетливо понял: в общение с окружающим миром она уже вступила помимо меня. В этом посеявшем тревогу открытии было и что-то успокоительное. Случись завтра что-нибудь и со мной, она уже не останется одинокой в этом мире. Но скрывается в этом тоне что-то и удручающее меня. Неужели даже дочь может обойтись без меня, не нуждается в моей помощи?
— А где она? — спрашиваю я, вспомнив о своем обещании, которое дал, чувствуя неловкость за других и как бы назло им.
