— Ты работаешь? Критики хвалят твои картины.
— Сам-то ты хоть видел мою выставку?
— Я ведь был на вернисаже, — ответил я, немного обидевшись. — Мы даже разговаривали с тобой.
Он добродушно рассмеялся, положил руку мне на плечо и, как обычно, когда хотел подчеркнуть особую благосклонность, подмигнул левым глазом.
— Ну, не сердись, старина! Я не докучаю тебе лишь потому, что ты и так всегда присутствуешь в моей жизни. Надеюсь, столь искреннее признание удовлетворяет тебя? — Геза залпом выпил вновь заказанный коньяк. Потом какое-то время рассеянно курил и смотрел сквозь мутное оконное стекло на улицу, залитую осенним солнцем. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль. Вдруг он тихо рассмеялся: — Ты помнишь маленькую Марту в сорок четвертом, когда вы прятались у нас? Она семенила с мешочком в детский сад. Там преспокойно съедала принесенный завтрак и прибегала домой.
— Она считала, что детский сад только для этого и существует, — рассмеялся и я. — Условный рефлекс.
— Да какое там! Уже тогда она пыталась постичь взаимосвязь явлений. И делала это не инстинктивно! — Он снова помолчал. — Прекрасное создание — мыслящий человек, — добавил он серьезно. — Редчайший алмаз; его только нужно умело отшлифовать.
— Как же может быть иначе, ведь она моя дочь!
Геза не подхватил моего шутливого тона.
— И за ней уже ухаживают. Сын Фери Фодора, — проговорил он и пристально посмотрел на меня. — Ты одобряешь?
— Я не вмешиваюсь в дела дочери.
— Ты считаешь, что эта компания подходит ей?
— А тебе она подходит? Ведь Фери Фодор — твой друг.
— Потому-то я и спрашиваю.
— Мне кажется, Янчи способный, серьезный парень. Но как я уже говорил, я не вмешиваюсь в ее дела. Да она и не позволит.
— Этот твой житейский оппортунизм с подведением идеологической базы мне очень хорошо знаком.
— Об этом тебе и захотелось срочно поговорить?
— Подожди, не уходи. И главное — не обижайся. — Он произнес это тем же тоном, каким говорил по телефону, и снова выпил рюмку коньяку.
— Перестань пить. Пожалуй, ты и так уже перебрал.
— Это посошок: прощальная чарка. Завтра первое октября. С завтрашнего дня и капли в рот не возьму.
— Ты уже не раз зарекался.
— Думаешь, не сдержу слова? Даже если по-настоящему захочу? — В его голосе звучали нотки упрямства, задорного фанфаронства, даже вызова, не хватало лишь того, чтобы он протянул руку: ну, на что поспорим?! Но в его умоляющем взгляде мелькнула настоятельная просьба об ободрении, поддержке.
— Разумеется, сможешь, надо только по-настоящему захотеть.
— Так и будет. С завтрашнего дня!
— Смотри, проверю, — шутливо пригрозил я.
— Пожалуйста! Но тебе удастся это сделать лишь в том случае, дружище, если ты навестишь меня в Вёльдеше, — сказал он и по-мальчишески озорно, с победоносным видом посмотрел на меня.
У меня не хватило духу поколебать его уверенность своими сомнениями.
— Ты уезжаешь домой?
— Навсегда. Хватит с меня этих бесплодных переживаний, душевных копаний. Я намерен работать, и много, засучив рукава.
— И очень хорошо сделаешь.
— Вот увидишь, Бела, сколько во мне еще не растраченных сил. Всем существом своим, до кончиков пальцев я чувствую, что настоящая работа начнется только теперь. Не веришь?
— Твоя выставка была прямо-таки замечательной.
— Ты это искренне говоришь? Критике-то я не верю! Да, теперь эти двурушники лебезят, пятки готовы мне лизать, а когда-то они же предали меня анафеме.
— То, что они пишут сейчас о тебе, ты должен воспринимать только как их критику на самих себя. Они признали свои ошибки.
— А если они и на сей раз ошибаются? — спросил он, пытливо заглядывая мне в глаза. И придвинулся ближе, словно собирался сообщить что-то по секрету. — Я-то ведь знаю, что они заблуждаются… Впрочем, они ошибались и тогда, когда разносили меня… но тогда были ближе к истине, чем сейчас.
— Видимо, ты находишь в этом удовольствие! — сказал я, пожимая плечами.
— Допустим, ты всегда считал меня мазохистом. Но тут совсем другое. — Он упорно хотел перехватить мой взгляд. — Что тебе понравилось на моей выставке?
— Твои полотна по своему содержанию, выразительности, богатству красок стали насыщеннее… лиричнее… я бы сказал… доступнее людям… — Одним словом, я невразумительно мямлил, выдавливал из себя довольно-таки шаблонные фразы. И не только потому, что не был готов к этому разговору. Откровенно говоря, в последнее время я настолько был поглощен своими собственными переживаниями, что у меня просто не оставалось духовных сил заниматься еще горестями и терзаниями других. И это несмотря на то, что я всегда считал Гезу своим близким другом. Но что бы там ни было, в его новых картинах мне действительно бросилась в глаза ощутимая перемена, в них чувствовалась какая-то внутренняя напряженность, драматизм, обещающий победу добра, светлого начала, но осмыслить все это до конца я даже не пытался.
