А в степи, на Харангошской пустоши, лемехи вспарывали уже зазеленевшую целину. Только что оттаявшую нетронутую целину легче всего поднимать именно в эту пору, когда она особенно рыхла и податлива от напитавшей ее влаги. Плугов, запряженных четверками волов, здесь оказалось не меньше десятка: пригнали сюда, на пустошь, можно сказать, целое стадо.
Толпа, дойдя до Харангошской пустоши, воочию могла убедиться, что никто никаких раскопок клада не ведет. И хотя люди увидели это собственными глазами, они продолжали двигаться вперед как одержимые.
— Не отдадим наше добро!
— Не позволим грабить наше кровное!
Возмущенные призывы раздавались то тут, то там, и никому в толпе эти слова не показались неуместными. Кому же, как не им, крестьянам, принадлежит эта пустошь? И кто посмел вспахать пастбище, поднять эти целинные земли?
Завидев разъяренную, орущую толпу с угрожающе поднятыми кирками, вилами, заступами, батраки из графского имения, побросав плуги и волов, в панике пустились наутек. Из толпы вдогонку им устремилась целая ватага деревенских парней. Среди батраков оказался один пожилой, он не мог быстро бежать и, заметно отстав от других, отчаянно кричал вслед бегущим, чтобы не оставляли его. Преследователи, смекнув, что им все равно не догнать остальных, устремились к отставшему. Первым его настиг Шани Бадьо и с такой силой хватил киркой по голове, что несчастный тут же рухнул наземь. Остальные набросились на волов и плуги. Несколько волов закололи вилами, а с уцелевших сняли ярмо и погнали в село. Плуги в считанные минуты были разобраны по частям, искорежены и поломаны, словно крестьяне всю жизнь только этим и занимались. Их охватила какая-то страсть разрушения — ломать, крушить, уничтожать все, что попадется под руку. Шани Бадьо, одержимый жаждой мщения, примчался к своим, оставив на земле распростертое тело старого батрака. С налитыми кровью глазами он озирался вокруг, как бы отыскивая, что еще можно уничтожить? И, не найдя вблизи ничего, достойного внимания, пустился вслед за волами и, настигнув последнего, с размаху вспорол ему киркой брюхо.
Раненое животное взревело от боли, но, едва передвигая ноги, продолжало идти за остальными.
Когда уже нечего было крушить и уничтожать, люди продолжали метать злые взгляды по сторонам, теперь уже готовые броситься друг на друга. Вокруг, куда ни кинь взор, зеленело пастбище. Молодая трава ласкала взор своей яркой нежной краской. Глубокие черные борозды, проведенные плугом на бархатном зеленом лугу, казались зияющими ранами на брюхе вола. Невдалеке, в низине, поблескивало в лучах солнца неглубокое родниковое озерцо. Где-то на дне его обмелевшего омута, должно быть, и притаился старый колодец. А что, если сейчас взять да откопать колодец? Перво-наперво вычерпать всю воду и вытащить колокол с заветным кладом.
Налетел свежий ветерок. Покрылась рябью зеркальная гладь мелководного озера. Наклонился к озеру, к самой его средине, прибрежный тростник, точно указывал законным наследникам клада расположение скрытого под водой волшебного колодца.
Люди стояли на берегу, растерянно переминаясь с ноги на ногу и беспомощно озираясь, не зная, как им поступить, с чего начать? Вот он рядом, заветный клад, который так долго владел всеми их помыслами. Теперь он принадлежит им и пустошь тоже… Что же делать?..
Сильнее стало припекать солнце. Степь вдали словно загорелась — это курился над ней пар. Если прислушаться, казалось, тихонько шуршит, вылезая из земли, растущая трава.
Мужики повернули в село. Человек пятьдесят во главе с Пиштой остались в степи охранять пустошь. Собственно, они и сами-то не очень хорошо представляли, чего хотят добиться и зачем остаются здесь. Просто, видимо, думали самим своим присутствием подтвердить, что это степное угодье они отныне считают своим неотъемлемым достоянием и готовы за него постоять, если кто-то вздумает прогнать их отсюда. Раз они теперь здесь, стало быть, заветные мечты их сбудутся. Возможно, сами власти признают справедливость их требований. Придут, увидят крестьян здесь, на их исконных землях, и признают за ними право на эти земли.
