Однажды вечером, когда Пишта возвращался домой от Шебёков, его подкараулила девочка, служанка Бенкё, и сунула ему в руку записку. Он хотел было порвать ее не читая, но передумал и положил в карман. Долго бродил он в тот вечер по селу, ожидая, пока в доме все уснут, чтобы при свете коптилки прочесть записку.
Пиште показалось, будто с измятого листочка бумаги на него глядели его собственные каракули. «Завтра вечером приходи к нам на гумно». Если судить по почерку, эту записку мог написать любой из их села, кто две-три зимы учился грамоте у досточтимого учителя Калмара, ибо все писали одинаково коряво.
Эта единственная строчка всю ночь не давала парню покоя, он так и не уснул. Его бросало то в жар, то в холод. Он старался сосредоточить свои мысли на Розке, думать только о ней. Как ему хотелось представить ее лицо таким, каким оно запечатлелось у него в тот памятный день, когда они объяснились, но Розкино лицо все время заслоняла Маришка. Что это — сон или хворь какая? Два лица, сменяя одно другое, мелькали перед ним: стоило появиться Розкиному, как тут же соперницу вытесняла Маришка, а Розка в свою очередь выталкивала обидчицу. Но как они непохожи на те лица, которые он знал! Их исказили ненависть, злоба. Они скалили зубы, готовые перегрызть друг другу глотку…
Потом оба эти образа слились в один, сохранив некоторые черты того и другого лица… В голове у Пишты был полный сумбур. Он пытался разобраться, сон это или явь. Ему хотелось что-то сказать, крикнуть, но слова застряли в горле, и он не мог издать ни звука. В его сознании смутно возникали обрывки воспоминаний о детстве, когда, бывало, очнувшись ночью от кошмарного сна, он плакал и звал мать.
«Мама!» — хотелось ему крикнуть и сейчас, но язык словно присох к гортани. Он попытался шевельнуть рукой, поднести ее ко рту и пощупать свой язык, но и рука не повиновалась.
Конечно, он спал, потому что очнулся от ворчливого окрика отца:
— Эй, чего ты там кряхтишь?
— Сон дурной приснился…
Пишта и впрямь был весь в холодном поту.
«Не пойду», — упрямо твердил он про себя. Он боролся с искушением, ему хотелось произнести это вслух, чтобы запрет, положенный самому себе, запечатлелся в сознании, вошел в плоть и кровь. Может, только тогда его перестанет тянуть туда, на гумно к Бенкё.
— Нет, надо попрощаться… — он шел на сделку со своей совестью, но тут же опять давал зарок: — Нет! Туда мне идти нельзя!..
Его трясло как в ознобе, а ладони горели, точно касались разгоряченного тела Маришки, как тогда, в акациях…
На исходе следующего дня Пишта отправился к Балле. Там работал старый батрак, дед Бакша. Он давно уже дал Пиште знать, что хочет повидаться с ним и рассказать о доподлинно известных ему обстоятельствах, проливающих свет на историю с Харангошской пустошью.
Когда Пишта добрался до усадьбы, уже вечерело. Батраки как раз задавали корм скотине. Приход Пишты заставил их быстрее обычного покончить с делами. Народу собралось много, едва разместились в тесной каморке деда Бакши. Историю с пустошью все слышали не раз и потому собрались: уж больно хотелось знать, что о ней скажет Пишта. Мужики считали: он-то истинную правду скажет.
Тускло светила плошка, слабенький язычок пламени то и дело грозил погаснуть от прерывистого дыхания сгрудившихся вокруг людей.
Дед Бакша начал свой рассказ:
— Слыхал я еще от отца, что у старика Ванштая, прапрадеда нынешнего графа, родился сын с порчей. Урод уродом, свет таких не видывал. И вот, когда старый граф помер, остальные его сыновья задумали сжить со свету братца-урода и присвоить себе его долю наследства. Долго думали-гадали братья, как поскладнее обстряпать дельце. И сошлись на том, чтобы утопить брата. Так и сделали душегубы: утопили беднягу в омуте, возле того колодца, что на Харангошской пустоши. Да не тут-то было: избавиться от бедняги им не удалось. Стал утопленник являться к братьям по ночам. Вот ведь бесовское наваждение! Да и в каком обличье, доложу я вам: та черная шавка, что своим заливистым лаем снова повергла колокол в колодец, и есть призрак утопленного… Однако я лучше расскажу все по порядку, как было. Не на шутку испугались братья. Пошли к колдуну за советом, как избавиться от призрака. Он велел им семь лет кряду, в день, когда произошло злодейство, босыми и простоволосыми обходить Харангошскую пустошь. Тут-то и вышла загвоздка: в те стародавние времена пустошь принадлежала селу, там паслось общинное стадо. Конечно, братья не хотели, чтоб честной народ узнал, что они душегубы и искупают свой смертный грех. Вот они все так и подстроили, чтоб отобрать у села выгон…
