— Ваш любезный батюшка незадолго до вашего прихода упрекал меня, что живу я, будто медведь в берлоге. Однако, как вы изволили убедиться, кое-что доходит и до меня. Как поживает Лёринц? Он, конечно, заедет сюда?
— Может быть… Точно не знаю…
— Наверно, он очень занят.
— Да, конечно… — смущенно проговорила Жужа.
Дежери пристально на нее посмотрел. Ему вспомнилась прежняя Жужа, легкая, как мотылек, изящная девушка. Теперь она пополнела, обрела женственность и зрелость, но по-прежнему оставалась стройной, изящной. «В сущности, она мало изменилась», — решил он.
О мальчике, казалось, совсем позабыли. Забившись за кресло матери, он с жалостью разглядывал израненного воробья, трепещущего в судорогах на его раскрытой ладони. Все-таки хорошо бы получить ручного сарыча. Гадкая, злая кошка, замучила бедную птичку!
На гумне усадьбы Салоков полным ходом шла работа — лущили кукурузу. Собралось столько мужиков, баб, парней и девок, что они едва разместились вокруг кукурузной кучи. Начали засветло, к ночи наверняка управятся, может, еще хватит времени и повеселиться. Нельзя сказать, чтобы Салоки были очень уж зажиточными хозяевами, но и бедняками их не назовешь. Было у них несколько хольдов пахотной земли, уцелевшей со времен крепостничества от прежнего крестьянского надела, и еще клочок под кукурузным полем. Вся эта земля давала не бог весть какой урожай. Обернется хозяин с хорошим возом раз-другой, глядишь, и весь урожай свезен с поля. Тогда собирались соседи со всей улицы, помогали лущить кукурузу. А назавтра они уже на другой усадьбе рассаживаются вокруг сваленных в кучу початков.
Шумное веселье было в полном разгаре. Особенно дружно смеялись над шутками и проделками балагура Йожки Салока. Он все увивался вокруг Жужи, дочери криворукого Балога. Вот и теперь с умильной улыбкой потянулся он погладить девушку по щеке и вдруг испуганно отдернул руку.
— Послушай, Жужа, зачем ты так густо нарумянила щеки? У меня вся ладонь в твоей краске!..
Оказывается, проказник перемазал щеки девушки пыльцой пшеничной головни. Лицо ее стало черным, словно она вылезла из дымохода. Смеясь и чуть не плача от досады, девушка вскочила и пустилась вдогонку за убегающим от нее парнем. Они долго гонялись друг за другом вокруг вороха кукурузы.
Остальные девушки поспешили на подмогу своей подружке. Они окружили парня и стали его ловить. А когда наконец поймали, подняли невообразимую кутерьму. С визгом потащили они его к вороху кукурузных листьев. Как он ни барахтался, как ни брыкался, стараясь вырваться, девушки все-таки его одолели. Желая как следует проучить проказника, девушки принялись стаскивать с него одежду, при этом они визжали, подбадривая друг друга, а те, что не принимали участия в этой кутерьме, продолжали лущить кукурузу, поощряя безудержным хохотом их проказы. В конце концов раздетый донага, посрамленный Йожка, стыдливо прикрываясь ладонью, умчался прочь под всеобщий хохот. Казалось, даже луна ополчилась против озорника. Она озарила все окрест, и на гумне стало светло, почти как днем. Парень бросился к конюшне, чтобы укрыться от взоров покатывавшихся со смеху людей. Диковинное зрелище — бегущий очертя голову нагой человек и его причудливая, мечущаяся по земле тень — было столь комично, что могло рассмешить даже мертвого.
— Вот так потеха!
— С этими девками лучше не связываться!
— Эй, Йожка, в кусты сигай, больше некуда!
— Беспортошный! В чем теперь щеголять будешь?
— Ничего, нарисует себе головней праздничные портки.
— Эти уж девки не смогут снять!
— Ну и озорницы! Бедовые девки!
Долго не смолкали галдеж и веселый смех. Не утихали они, даже когда все снова принялись лущить кукурузу. Нет-нет да и прыснет кто-нибудь, и снова взрыв хохота…
Работали споро. Так и мелькали в воздухе початки, плавно падая на растущую груду очищенной кукурузы. Влажное пахучее тепло исходило от снятых с початков листьев и золотистого волокна. Сонные хныкающие малыши забирались в самую середину вороха и, уютно там примостившись, засыпали, убаюканные гомоном, смехом и мерным глухим стуком падающих в кучу початков.
