— Спокойной ночи, — прошептала Маришка.
Пишта схватил ее за руку и потянул к себе.
— Пусти! Пусти! А то муж…
Пишта, не отдавая себе отчета, крепко держал ее. Молодая женщина пыталась вырваться, но Пишта обнял ее. Она затрепетала всем телом, потом вдруг уперлась руками ему в грудь, большой платок сполз у нее с плеч. Маришка была в одной полотняной сорочке: должно быть, выскочила прямо из постели и прибежала сюда. Сквозь тонкую ткань сорочки ее тело обжигало Пишту. Маришку била дрожь. Они молча боролись, слышалось только их прерывистое дыхание. Какая Маришка сильная! Руки у нее, точно тугие пружины, — нет, их сопротивление невозможно преодолеть!..
Пишта хотел было уже прекратить бесполезную борьбу, но вдруг почувствовал, как ее упорно сопротивлявшиеся руки ослабели, и в следующее мгновение, словно у них обоих иссякли силы, они в изнеможении повалились на сухую траву…
Пишта очнулся, только когда подходил к хутору Салаи. До этого он не замечал, что творится вокруг: его сознание не воспринимало окружающего. Он не различал отдаленного шума со стороны степных хуторов, не ощущал пряного запаха прелых листьев и сухой травы. Ночные шорохи, аромат, исходивший от полей, как бы просеивались сквозь него, не задерживаясь. И вот теперь Пишта вдруг ощутил себя в беспредельном мироздании. Он шел по проселку, ни разу не оглянувшись назад. Все равно ничего не разглядишь в кромешной тьме. О том, что произошло, он старался не думать — что толку и что можно ответить на сам собой напрашивающийся вопрос: к чему все это приведет? А что дальше? Разве можно знать, что тебя ожидает? Доступно пониманию только то, что есть, что существует. Вот, он, Пишта, есть. Он существует независимо ни от чего. Живет, дышит и сейчас идет под этим загадочным звездным небом. Какое острое, до боли ощутимое чувство безграничной радости, трепетной, сладкой истомы охватило его. Как хочется крикнуть что есть мочи, чтобы разлетелась в клочья пелена ночного мрака и все окрест озарилось ярким светом — проселок, стерня, пашня под паром, кукурузные поля и хутора!..
На хуторе Салаи по-прежнему кипела работа. Домолачивали пшеницу. Один только хозяин отправился на боковую, но все батраки и поденщики работали без передышки. Добрые духи, сколько бы эти горемыки ни ожидали их появления, так и не пришли им на подмогу.
Волей-неволей пришлось взяться за вилы и метать солому в ометы. Решили до утра не делать новой укладки на току, а только закончить обмолот уже расстеленных на земле снопов да прибрать потом на гумне.
Пишта тоже взял вилы и присоединился к остальным. То ли от того, что всех клонило ко сну, то ли от крайней усталости, но в первый момент беднягам почудилось, будто это добрый дух-стогометатель пришел им на подмогу.
— Господи, это ты, что ли, Пишта? — спросил наконец кто-то, разглядев парня в темноте.
— Уж больно ты быстро обернулся. Неужто успел в село? — подхватил другой.
Пишта пробормотал в ответ что-то невнятное.
— Аль кого другого застал у своей милашки?
— Не иначе. Вишь, каким букой смотрит.
Пишта не обращал внимания на эти подтрунивания: пусть потешатся в свое удовольствие.
— Что нового на селе?
— Ничего…
— Так уж и ничего? — и Анти Кесера присвистнул от изумления. — Про клад разве не слыхал? Чем не новость?
— Про клад не слыхал, — буркнул Пишта.
— Пишта нынче другим занят. Зачем ему клад?
— Неужто ничего не слыхал? — все еще недоумевая, переспросил Анти Кесера.
— Говорю, не слыхал, значит, не слыхал.
— Давеча приходил сюда мой куманек Бако. Он подрядился на хутор Бенкё. Вот и заглянул по пути из села. С тобой хотел повидаться. Говорит, на Харангошской пустоши, возле омута, народу видимо-невидимо…
Слабо шуршала впитавшая вечернюю сырость солома. Казалось, даже голоса людей звучат приглушеннее, словно они тоже отсырели. Взволнованный Анти Кесера не преминул поделиться со всеми последней новостью. Он рассказал, что здешний помещик, граф Вайнштейн, будто решил тайком вытащить из омута колокол. Уже отыскали место, где был заброшенный старый колодец, и человек десять дворовых принялись откапывать его по ночам. Им посулили по десять хольдов земли, если будут держать язык за зубами. Даже графское стадо оттуда отогнали, чтобы пастухи ничего не заприметили и не догадались о барской затее. Дни и ночи копали дворовые. Вырыли из колодца гору земли. И на седьмые сутки, аккурат в полночь, наконец-то докопались до колокола. Привязали к проушине его толстые канаты, подвели три упряжки волов и принялись тащить. Поначалу все шло чин чином. Но в тот самый момент, когда колокол поднялся до колодезного устья, откуда ни возьмись подскочила к волам черная собачонка и злобно на них залаяла. Волы от испуга рванули, канаты оборвались — и колокол с грохотом рухнул вниз. Как только плюхнулся он на дно, из омута вдруг хлынуло столько воды, что люди и волы едва не потонули. А черная шавка сгинула, как сквозь землю провалилась. Никто так и не заметил, откуда она выскочила и куда потом исчезла.
