Но с самого утра Пишта ждал наступления вечера. А вечером снова стал уверять себя, что незачем ему идти на это свидание.
— Кто ж откажет жениху, ступай, пожалуй! — сказал, улыбаясь, хозяин, когда Пишта стал у него отпрашиваться на ночь. А Пишта подумал: какая уж тут невеста, не к невесте его тянет…
И вот он шагает по пыльному проселку, который ведет на хутор старосты. Раз уж послал Маришке записку, нельзя не прийти, скверно это было бы… Как же это у них все получится? Ну вот, Маришка пришла на свидание. Он, Пишта, подходит к ней и говорит: отныне между ними все кончено. Сказав это, круто повернется и зашагает в село. Так, что ли?
Пишта шагает быстро, боится опоздать. Не дай бог, Маришка, не дождавшись, уйдет. Вокруг темень, такие непроглядные ночи часто выдаются в осеннюю пору. Луны нет, только падающие звезды, вдруг прочертив светящуюся дугу, озаряют землю тусклым голубоватым светом.
Пишта прижался к обочине, опасаясь, как бы его кто-нибудь не узнал, будто это было возможно в такой кромешной тьме. На пути ему пока никто не встретился, если не считать телеги, запряженной волами. Неуклюжие животные, сопя, тащили груженую скрипучую телегу. В темноте казалось, будто волы не двигались, а мерно покачивая большими лобастыми головами, лениво топтались на одном месте. Возницы не было видно — наверное, распластавшись на мешках или снопах, он спал беспробудным сном. А вокруг так тихо, будто нигде и никто на всем белом свете не бодрствует и мир, предоставленный самому себе, движется, куда ему заблагорассудится.
Подойдя к хутору старосты, Пишта спустился в придорожную канаву. Ему послышалось, будто над его головой шелестят акации, хотя с заходом солнца ветер совсем утих. И только тут он невольно спросил себя: откуда ему было известно, что в этом месте вдоль проселка тянется аллея? Он ведь здесь не бывал.
Пишта стоял в канаве, с нетерпением ожидая Маришку, хотя и не был уверен, что она придет.
Томительное ожидание тянулось бесконечно долго. А Маришка все не появлялась. Ну конечно, она не придет. Вот он досчитает до пятидесяти и уйдет. Он старался считать все медленнее и медленнее, едва шевеля губами. Затем прибавил еще двадцать и, наконец, для круглого счета решил досчитать до ста. Пусть будет сто, и тогда он уйдет!.. Досчитав до девяноста, он сбился со счета и, дав себе поблажку, принялся снова отсчитывать от восьмидесяти. «Сто», — мысленно произнес он, и это слово долго гудело у него в ушах, как лопнувшая струна. Дальше считать он не стал, но и с места не сдвинулся. Господи, чего же он ждет? Где-то в глубине души он даже хотел, чтобы она не пришла. Да-да, хотел. Но, несмотря ни на что, продолжал стоять, вслушиваясь в вечернюю тишину. Сердце гулко стучало.
Так же гулко отдавались в тишине чьи-то шаги.
Это шла Маришка, в темноте белела ее одежда.
— Ну вот я и пришла, — тихонько сказала Маришка, и в следующее мгновение она уже стояла на дне канавы перед Пиштой. Ее лица не было видно, но в голосе чувствовались растерянность и волнение. — Пишта, я пришла к тебе сказать… не посылай мне больше записок. Не дай бог, если бы она попала в руки мужа. Подумай, что было бы… Прощай!
— Маришка! Погоди, побудь немного! Я хотел поговорить с тобой!
Он произнес эти слова с мольбой, и Маришка, уже собравшаяся было уйти, заколебалась.
— Нельзя мне дольше оставаться. Муж на гумне. Того гляди, на хутор явится. А еще…
— Выслушай меня, Маришка! — Он приблизился к ней вплотную и… уже не в силах был произнести ни слова. Безмолвная тишина и кромешная тьма, должно быть, досказали ей то, чего не смог сказать он. Срывающимся от слез голосом Маришка проговорила:
— Господи! Неужто этому не будет конца? И зачем ты только терзаешь мою душу, Пишта?
— Разве я сам не терзаюсь?
— Все ведь это зря. Ничего уж не вернуть!
— Скажи хоть мне, нашла ты свое счастье?
— Не томи душу…
— И тебе не жалко меня? Разлюбила?
Молодая женщина молчала.
— Маришка! — хриплый голос Пишты дрогнул. — Я нынче под вечер веял пшеницу и все глядел, как ветер отделяет зерно от половы… А когда корзину повернул вот этак, то…
Пишта умолк, опустив голову. Нет, не то ему хотелось сказать. В нем жило что-то огромное, непостижимое, а слова, которыми он пытался выразить свои мысли, были так невыразительны, пусты… Как похожи они на дырявые сети, которые не стоит и забрасывать: все равно проку не будет.
