Луна все выше взбиралась на небосвод, и в безмолвии вечера казалось, будто небесное светило, двигаясь, тихонько шуршит.
— Ну, пошли! — произнес наконец хозяин и первым встал из-за стола. — Авось и нам какое-нибудь привидение подсобит.
— Мне в село нужно сходить, — сказала Маришка.
— А не поздно?
— Успею, пока луна светит, добраться. А утречком вернусь. Не то завтра готовить не смогу, соль вся вышла.
— Чего ж раньше-то не позаботилась?
— Да и детей повидаю, соскучилась. Может, Мишку с собой захвачу.
— Ну что ж, ступай, коли приспичило. Только гляди, осторожней.
Маришка быстро собралась и, набросив на плечи платок — в эту пору вечера уже становились прохладными, — отправилась в путь. Больше всего ей хотелось сейчас спать, уж очень намаялась она за день, еле на ногах стояла. Да надо идти. Больно за детей беспокоилась. Не видела их какие-нибудь три дня, а уж вся извелась. Не вдруг защемило у Маришки сердце. Знала она, что свекровь станет противиться, не захочет, чтоб она взяла с собой сынишку. И не потому, что беспокоится за внука, а боится старая, что сноха всех дел не переделает, коль мальчик с ней будет.
Маришка вышла тропинкой на проселочную дорогу, которая вела к большаку, повернула к селу и пошла быстрее. Босоногая, она легко шлепала по пыли. Сверху пыль уже остудила вечерняя роса, а глубже она еще не успела остыть, и, погружаясь в нее, ступни Маришкиных ног ощущали приятное тепло. Здесь, на большаке, было тихо, не то что на хуторе. Ни малейшего шороха, кроме разве легкого шлепания босых Маришкиных ног. И этот звук своим мерным однообразием постепенно ее убаюкивал.
Маришке казалось, что она вот-вот заснет на ходу. А дойти ли ей тогда до дому? Вот ерунда какая, подумала она, будто можно идти во сне! Разве только добрый дух возьмет за руку и поведет! И она вспомнила диковинный случай, о котором рассказывал старик; дрожь пробежала по ее телу. Вот тут, за придорожной канавой, тянутся кукурузные поля. На бархатисто-зеленых листьях отражается лунный свет, а вон там, поодаль, какие-то мрачные тени лежат на обочине. Ни один стебелек не шелохнется, и все же ей чудится, будто в густых зарослях кукурузы, в глубине поля, кто-то жалобно стонет, тяжко вздыхает. В другое время у нее не хватило бы духу пройти темной ночью по краю незнакомого кукурузного поля. Но может, страх и придал ей решимости.
Она идет по дороге, а со всех сторон — то отсюда, то оттуда — доносятся таинственные шорохи, мелькают причудливые тени; а то вдруг заблестит, замигает огонек. Но Маришка понемногу успокоилась, ей уже совсем не страшно, и она идет дальше как ни в чем не бывало, словно все ей на пути знакомо. Ведь и приснившаяся во сне диковинка кажется человеку вполне естественной, как и то, что он идет по большаку темной ночью к себе домой, в родное село…
А может, Маришка и в самом деле задремала на ходу? Вдруг она услышала позади себя едва уловимый шорох. Словно бы кто-то шел за ней следом. Маришка прислушалась. Да, это были чьи-то шаги, кто-то догонял ее. В эту глухую ночь они были так неожиданны и таинственны, что ей стало не по себе.
Сердце снова забилось от страха, и Маришка прибавила шагу. Но шаги не отдалились, а, казалось, приблизились. Вскоре она явственно услышала, что кто-то ее нагоняет твердым, размеренным шагом. Маришка хотела было оглянуться — и тогда страха бы ее как не бывало, — но не посмела. Не останавливаясь, она уже почти бежала и, задыхаясь, чувствовала, как стучит ее сердце, а шаги раздавались совсем рядом.
Она оцепенела от ужаса и готова была закричать что есть мочи, но тут за ее спиной знакомый голос сказал:
— Не бойся, Маришка! Это я…
Узнав голос Пишты, Маришка и совсем обомлела от страха. И вот они молча пошли рядом.
— Ты не боишься ходить так поздно?
Маришка ничего не ответила, словно не слышала вопроса.
— С хутора, что ли, идешь?
— С хутора, — тихо вымолвила она.
— Я тоже с хутора, у Салаи молотил. Дома-то с молотьбой и без меня управятся. Мы пшеницы совсем немного посеяли. Вот я и подрядился молотить на все лето. Иду домой мать проведать, сказывали, занемогла. Чуть свет вернусь назад. Спать нынче не придется.
