— Подумать только: кожа да кости, — все еще посмеивался над незадачливым сутягой Балог. — Думаю, кое-что у него еще про запас осталось. Уж больно он толст был. Иному человеку вполне хватило бы остатков его жирка. Разве нет?
— Во всяком случае, теперь его персона уже не занимает всю коляску. Рядом вполне может уместиться еще один человек такой же комплекции. И тем не менее Гезе приходится разъезжать одному, потому что его супруга стала тучнее прежнего. И смех и грех, право.
— А на радостях по случаю сговора с Габсбургами[28] разве он не прибавил в весе? — полюбопытствовал Бела Сана.
— Политика его теперь не интересует, — после некоторого раздумья продолжал Вардаи. — И если говорить откровенно, радоваться тут особенно нечему, а стало быть, не от чего ему и раздобреть. Я считаю Деака[29] человеком башковитым, но мне сдается, он слишком далеко зашел в своих уступках австрийцам, стал чересчур сговорчивым. Не скажу, как некоторые, что он продал нас, но Кальман Тиса прав, утверждая, что эта мнимая общность интересов может навлечь немало бед на нас, венгров. Сговор с венским двором преследует одну цель: чтоб и волки были сыты, и овцы целы.
— Отец, я не узнаю тебя: ты становишься ярым приверженцем Кошута.
— Я-то вряд ли стану, а вот…
Вардаи произнес эти слова с улыбкой и явно хотел удивить всех какой-то новостью, но, не договорив, вдруг смешался и умолк.
Зять нахмурил брови и взглянул на него почти враждебно, потом перевел взгляд на жену и притворно-безразличным тоном спросил:
— А что поделывает Лаци Дежери?
— Что поделывает? — мешкая с ответом, переспросил Вардаи. — Кто его знает. Давненько с ним не встречался.
Он смущенно моргал глазами, сознавая, что допустил оплошность. Оттого, что солгал, он еще больше стушевался. Разумнее всего было бы продолжить прерванный разговор. Но время было упущено. Невысказанные мысли перепутались, Вардаи овладела растерянность, усугублявшаяся общим неловким молчанием.
А ведь действительно он редко встречался с Дежери. Но вот вчера Дежери неожиданно явился к нему.
— Скажи, дорогой Вардаи, верно ли, что ты продаешь клин у Татарского вала? — Свой вопрос он задал таким деловым тоном, будто и впрямь имел серьезные намерения приобрести этот клин.
— Кто это мог тебе сказать?
— Неважно кто, важно, что я слышал об этом.
— Уж не от Баги ли? — явно стремясь отшутиться, спросил Вардаи. — Черт те что! Каркают надо мной вороны! Поневоле сам начинаешь думать, будто и впрямь тебя уже нет в живых.
— Значит, неправда?
— А ты что, купишь его?
— Да что ты! Куда уж мне!
Обоим стало как-то неловко, и они больше и словом не обмолвились о продаже земли. Заговорили о хозяйстве, о неустойчивой погоде, в общем, обменивались ничего не значащими фразами только лишь для того, чтобы поддержать готовый вот-вот оборваться разговор. В последние годы между ними возникало немало недоразумений, из-за которых отношения испортились, но ни Вардаи, ни Дежери не стремились их наладить. Затем речь зашла о политике. Вардаи возлагал надежды на Кальмана Тису и спросил у Дежери, какого тот о нем мнения.
— Да как тебе сказать… Краснобай, язык у него подвешен неплохо. К тому же обладает одним качеством, необходимым для того, чтобы преуспевать на политическом поприще, — отсутствием совести.
— Ну, ты, пожалуй, несправедлив к нему и явно его недооцениваешь.
— Недооцениваю? Как это понимать, батенька мой? Объясни! Тут все восхищаются Тисой, превозносят его до небес, но никто не знает, какими же достоинствами он наделен?
— Я недостаточно красноречив, чтобы тебя убедить, но тем не менее всем нутром чувствую, что Тиса — наш человек.
— Что значит «наш человек»? Кого ты причисляешь к нашим?
— Кого? Ну, как тебе сказать? Подлинных патриотов. Он истинный венгр.
— А я вот что тебе скажу, если позволишь, конечно. Я не считаю его патриотом. Весь патриотический пыл таких людей, как он, исчерпывается краснобайством. Эти люди неспособны действовать. Они растерялись. Кальман Тиса — кумир горе-патриотов вроде нас с тобой. Ты мне лучше скажи, каковы владения у этого патриота? И сколько долгов?
— Не знаю, право.
