Понадобилось не менее получаса на то, чтобы Михал Ольшевский вновь обрел способность здраво рассуждать. Гигантская, всепобеждающая радость окрыляла и вдохновляла на подвиги. Наличие каких-то там наследников Михал пока не брал в голову, с ними потом всегда можно будет договориться, может, что в музей продадут, а уж в том, что разрешат сфотографировать сокровища, позволят их описать, короче — предоставят возможность ознакомить с ними весь мир — и сомневаться не приходится. Главное — наконец в их многострадальной стране появятся такие памятники декоративно-прикладного искусства, такие шедевры ювелирного дела, каких ни в одном зарубежном музее не увидишь!
Итак, остановка за малым — отыскать эти сокровища. Наверняка, спрятаны они надежно, иначе бы не сохранились до сих пор. Где же старый нотариус Лагевка мог спрятать доверенные ему сокровища? Наверняка где-то закопал. Михал прикинул размеры клада — получился ящик, напоминающий формой и размерами вот этот большой стол. Что ж, сундук таких размеров вполне можно закопать, известны клады и более габаритные, но вот где его закопали?
И Михал Ольшевский вновь, уже в который раз, принялся перечитывать доставшиеся ему старинные бумаги, пытаясь отыскать в них хоть какое-нибудь упоминание о месте нахождения сокровищ. Тщетно. Перетряхнул все до одной бумаги — нигде ни намека. Остался лишь большой запечатанный конверт. Мололодой искусствовед ни за что не позволил бы себе его вскрыть, если бы печати оставались целыми, но злосчастная алебарда их сломала. А конверт, возможно, представляет последний шанс…
Михал взял в руки конверт, и опять долг ученого и совесть честного человека заставили его заколебаться. Коль скоро все эти сокровища переданы на хранение нотариусу и нигде не упоминается об их местонахождении, значит, именно в завещании все сказано. Завещание же положено вскрывать после смерти завещателя, только в присутствии нотариуса и наследников. Хотя… Хотя нотариус Лагевка и без вскрытия конверта знал, гда хранится клад, ибо сам получил его от завещательницы. И сыну, по всей вероятности, устно передал тайну. А клад во что бы то ни стало надо найти! Нет, прочь сомнения, это и в самом деле последний шанс!
Михал огляделся и с удивлением обнаружил, что уже глубокая ночь, а в кабинете горит настольная лампа. Значит, сам же ее и зажег. Итак, за дело!
Внутри конверта оказалось два завещания и акт, составленный нотариусом.
Михал развернул первый попавшийся под руку документ. Некий Казимеж Хмелевский дня 7 августа 1874 года от Рождества Христова завещал настоящим все свое состояние ясновельможной панне Катажине Больницкой, дочери Влодимежа и Зофьи, или потомкам названной панны Катажины. Дальше шло перечисление того, что именно наследовала Катажина Больницкая. Поскольку упоминались мельницы, хутора и прочая недвижимость, Михал не стал терять время, отложил в сторону неинтересный документ и взялся за следующий. Ага, вот то, что он искал! Снова конверт, поменьше, опять запечатанный, а на нем строгая надпись: «Вскрыть после смерти Катажины Войтычковой, урожденной Больницкой».
Мельком подумав о том, что теперь-то эта Катажина уж наверняка умерла, Михал решительно сломал печать и впился глазами в текст. Нижеподписавшаяся Зофья Больницкая, урожденная Хмелевская, в здравом уме, хоть и не совсем здравом, по причине возраста, теле, завещала настоящим все свое громадное состояние Паулине Войтычко, старшей дочери Катажины Войтычковой, урожденной Больницкой, вышедшей вопреки воле родителей замуж за Антония Войтычко. Наследство состояло из нескольких частей. Во-первых, приданое вышеупомянутой Катажины, которого ее лишили после побега из родительского дома и выхода замуж за нежелательного родителям кандидата. Во-вторых, имущество, завещанное Катажине или ее наследникам ее дядей, Казимежем Хмелевским. В-третьих, состояние, оставшееся после кончины сестры пани Зофьи, графини Марии Лепежинской. В-четвертых, личное состояние пани Зофьи Больницкой в виде драгоценностей, редкостей, старинных вещей и одного портрета кисти итальянского художника. Недвижимость, завещанная Катажине Войтычко или ее старшей дочери Паулине состояла из четырех хуторов, двенадцати мельниц, бесконечных десятин леса с двумя лесопилками, одного винокуренного и двух пивных заводов. Что касается последних, оказывается, доставку хмеля обеспечивал русский купец Федор Васильевич Кольцов, с которым было подписано особое на этот счет соглашение. Михал Ольшевский припомнил, что данное соглашение уже попадалось ему среди прочих документов. Наверняка оно перестало действовать уже после первой мировой войны…
