Да и оковы можно понимать как почетный знак внимания: меня, по крайней мере, принимают всерьез. Не хотят, чтобы я шлялся где попало и беспокоил членов клуба. К тому же вдруг я заговорю зубы какому-нибудь охраннику, а со стальной цепью не поспоришь… Я попробовал преисполниться чувством законной гордости, но это оказалось нелегко: того и гляди потеряешь равновесие и свалишься на пол, да и нос сильно чешется а руки связаны… За неимением других возможностей я решил оглядеться. Я здесь, собственно, впервые.
За лесом колонн белого с голубыми прожилками мрамора стены вестибюля вздымались к потолку, покрытые сверкающими изразцами. Похоже, «Лондиниум» был когда-то римскими банями. Сегодня это смотрелось как самый роскошный в мире общественный туалет. Не хотел бы я оказаться на месте служителя, которому надо драить эти изразцы каждый день. По полу стелился очень мягкий ковер нежного кремового цвета — видимо, члены клуба должны чувствовать себя идущими по облаку. Роспись потолка была ослепительно прекрасна. Я слыхал о ней, но никогда не видел — да и немногие из не-членов клуба удостоились такой чести. Репродукций тут не принято делать. На фреске изображен эпизод грандиозной битвы двух ангельских армий, сошедшихся в войне против небес, — неизвестная работа самого Микеланджело. Великолепие, способное затмить роскошь величайшего из царских дворцов; великолепие, какого члены «Лондиниума» вовсе не стоят. Но такова жизнь. Ангелы выглядели каждый по-своему, будто художник писал их с натуры — а почему бы и нет?
Как виньетки, по огромному залу были разбросаны непонятные скульптуры: Мур, Сальвадор Дали и Пикассо. У меня от таких форм зубы болят и резь в глазах начинается. Говорят, они лучше воспринимаются на ощупь, но боюсь, даже и без цепей я не стал бы пробовать. Уж очень они выглядят… неспокойно. Да и руки могут оторвать за дерзость — как не-члену клуба. Здесь все только для своих.
Негромко ведя разговоры, по вестибюлю степенно расхаживали солидные люди. Я вежливо улыбался и раскланивался, делая вид, будто никаких цепей нет и в помине, а важные джентльмены вели себя так, словно меня не замечали. Может, они меня не знают и чураются, а может, знают слишком хорошо. Древность здания и груз традиций давили вполне осязаемо. Обычай бывает сильнее магии, особенно когда речь идет о вещах, которые не принято замечать. Например, не стоит обращать внимание на тех, кто не является членом клуба.
Нос по-прежнему отчаянно чесался, но лакей не спешил. Я развлекался, как мог, рисуя неприличные слова носком туфли на ворсе ковра.
Наконец, глядя в пол, появился недовольный лакей. Это наверняка от Уокера. Лакей меланхолически щелкнул пальцами, и цепи исчезли так же, как появились. Я неторопливо потянулся, затем одарил прислужника солнечной улыбкой. Тот очень сдержанно поклонился в ответ:
— Мистер Уокер ждет вас в столовой, сэр. Ваше пальто, сэр?..
— Только через мой труп, — ответил я.
Роскошью столовая не уступала вестибюлю, как и следовало ожидать. В воздухе смешивались восхитительные ароматы, сверкали белые скатерти. Мне пришлось сглотнуть слюну. Всей моей силы воли хватило только на то, чтобы не стащить чего-нибудь с ближайшего стола. Здесь на меня, впрочем, тоже не смотрели. Публика была хоть и избранная, но довольно пестрая: деловые люди из тех, что богаче ночного кошмара Шейлока, полубоги, эльфийская аристократия, маги и вроде даже пришельцы. Клуб «Лондиниум» космополитичен — в своем роде. Наконец меня все же заметили: Жюльен Адвент, он же Викторианский Искатель Приключений, дружески кивнул и улыбнулся.
Уокер сидел один — в дальнем углу, как всегда, спиной к стене. Холодный серый человек с холодным серым лицом. Он тоже кивнул, но улыбаться не стал.
— Похоже, вы меня ждали, — сказал я.
— Разумеется, — спокойно и сухо подтвердил Уокер. — Так или иначе, этого было не избежать.
Я сел к столу, не ожидая приглашения, и лакей неохотно спросил, не желаю ли я ознакомиться с меню.
— В этом нет необходимости, — перебил Уокер. — Этот джентльмен не собирается обедать.
— Вы могли бы меня пригласить.
