У Коки мурашки поползли по спине.
– Из-за часов, что ли, отрубил?
– Не только – там ещё и кольцо было золотое, обручальное, на безымянном пальце… Продадут – семья будет три месяца пшено с каким-нибудь дерьмом кушать. Жить-то надо! – Помолчав, Лясик добавил: – Небось и руку эту потом сварили и сожрали за обе свои ненасытные щеки, за милую душу… Вот тебе и на сафари съездил! Изучил жизнь зверей и скотов! А сейчас пьёт и психует всё время.
Ничего себе! Будешь психовать! И негр с буйволиной мордой, и широкий мачете, и кровавый обрубок руки – всё захороводилось в Кокиной голове. Почему-то всплыл рассказ бабушки Меибэбо о том, как сталинские палачи тащили поэта Тициана Табидзе с перебитыми руками и ногами с одного пыточного допроса на другой, а он кричал в отчаянии на всю тюрьму: “Обезьяны, я вашу мать… Зачем вы превратились в людей?..”
Лясик с кряхтением добрёл до окна, выглянул на улицу.
– Что-то нет Барана… А пора бы. – Взглянул на свою гордость – пятитысячный Rolex, удачно упавший в карман Лясика в одном из бутиков. – Вообще, Баран более или менее точен – насколько может быть точен плебей-селянин из далёких степей… Но всё бывает…
– Вот именно! – поддакнул Кока, слишком хорошо знавший, что всё случается, и это “всё” обычно почему-то чаще всего бывает чёрных оттенков. – С такой кликухой – Баран – жить тоже не очень приятно!
– Да? – иронично вопросил Лясик. – А тебе с кличкой Мазила жить лучше?
– Не Мазила, а Мазало! Это типа забавника, затейника, – объяснил Кока, умалчивая о том, что “мазало” означает ещё и неумёху, фраера, у которого всё из рук валится.
Он тоже подошёл к окну, чтобы убедиться, что Барана нет.
И вдруг увидел на кромке тротуара чёрную кошку, недвижно смотрящую вверх. На спине у кошки что-то поблескивало. “Кесси?.. Да нет! Откуда ей тут взяться? Что ей тут надо?” – удивился он (что-то жуткое пробежало по позвоночнику). Кошка кивнула ему, потом начала умывать лапку, изящно вытянув её, как балерина – ножку. Кока поспешил отойти от окна.
За стеной опять послышались тупые удары, визг и грохот падающей мебели.
– Эк он своей культёй шурует!.. Хватит, Зимбабве! – Лясик постучал пепельницей по стене, возня тут же затихла. – Боится.
– Будешь бояться – одной руки нет! Если б у меня одной руки не было, я б тихо сидел, – подумал вслух Кока. И тут на запястьях Лясика вдруг заметил красные полосы – то ли царапины, то ли порезы, под рукавами было не разобрать.
– Что с руками, Ляс? Что вчера было? Тарарам? Полиция? Из-за чего?
– Это следы от кандалов. Несусветные глупости, как обычно. Как ты можешь понять, нечестные деньги жгут сердце и карман. Долг утюгом красен… Вот я и решил обслужить свои гендерные интересы, то бишь пойти к блядям в бордель и потратить деньги, полученные за фальшаки, с блеском и фейерверками, кои соответствуют моему настроению. Пусть мне будет хуже, как героям толстовского “Фальшивого купона”! Старик и сам был отнюдь не чужд блуда, всех баб в округе перепортил, пока не успокоился по возрасту…
“Короче, Склифосовский!..” – думал Кока, которого утомляло ветвистое суесловие Лясика. Да что поделать – раз кайф маячит возле Лясика, значит, надо сидеть тихо, сторожить, поддакивать, не раздражать.
– Ну, не важно… – махнул рукой Лясик и опять всполошил волосы. – У меня была бутылка виски, подарочная двухлитровка. Сей напиток, как тебе известно, хоть и отвратителен на вкус, но в действии силён. Выпив под Modern Jazz Quartet половину фляги, – мои габариты тебе тоже известны, – остальное разлил по фляжечкам и, упоротый в дупель, отправился в рай земной, куда террористы своих смертников посылают, то бишь в бордельеро. Зачем взрываться, чтобы обрести семьдесят гурий?.. Рай тут, на земле, под рукой для всякого, у кого есть бабки и яйца!..
В борделе Лясик выбрал дородную, сочную, статную польку с хорошим выменем и атласной кожей, делал ей праславянские комплименты, она тоже маслилась и текла, всё было о’кей, на мази́ даже без ма́зи. Аксессуары, писсуары, блевуары… Во время дежурных ласк Лясик украдкой опустошал фляжечки, отчего ни так ни сяк завершить процесса не мог – уже самому надоело.
