Царила такая непохожая на ноябрьскую красивая ночь, когда в синем огне фонарей воздух становится осязаем и тихонько колышется, теребимый легким ветерком. Мирная тишина кое-где нарушалась старческим лязгом и ворчанием лифта, мотор которого то неохотно включался, то с радостью снова погружался в свою обычную дремоту, да глухим лаем бездомного пса на неполный месяц, выглядывающий из-за подсвеченного дымчатого краешка облака, как мерило всего вокруг.
Загадочная русская ночь! Сколько ты таишь в себе очарования и спокойствия, которые так необходимы после суетливого дня, вбирающего нас в свой неугомонный ураган событий, брызжущего светом и яркими красками, рваного, незаконченного, старающегося успеть везде, но очерчивая все вокруг своей грубой кистью, не охватывая всей гаммы жизни, словно юный столичный кутила, только начавший познавать сокровенности бытия, а уже зазнавшийся и решивший, что мудр и богат опытом, хотя с головой поглощен вихрем освобожденной от сути шелухи. Убаюкивай свое капризное, беспокойное дитя, моя дивная ночь, рисуй прозрачный шедевр, легко набрасывая на холст земли полутона, неведомые броским днем, проникай, пленительная, в каждый уголок, глубоко впитываясь в него теплой своей влагой, одурманивай сады и дома, реки и луга, мысли и сердца своим девственным дыханьем и лети, ночь, лети всегда вслед за напудренным днем, чтобы хоть чуточку загладить все его дерзкие деяния!
Павел Ефимович ласково поглаживал Кохинора по головке, отчего тот просто балдел. Рядом отрывисто тикал китайский будильник, отдаваясь в темноте какими-то сказочными бульканьями и чавканьями. Мельхиоровый лунный отсвет то проявлялся на пестрой стене, то исчезал. Перекурка никак не мог заснуть; он думал о том, как много нового принес ему этот бешеный денек. С одной стороны, для него все это было просто возмутительно, в силу того, что отточенный временем ритм был нарушен, но с другой, — в его жизнь ворвалось какое-то чистое начало, чувство ответственности, но не той канцелярской ответственности, от которой отдавало мертвечиной, а новой, человеческой, еще непознанной им. Также Перекурке пришло в голову, что он мог и раньше так вот поделиться своей судьбой с кем-нибудь, только не понимал: зачем? Вообще, он и сейчас с трудом осознавал надобность таких перемен, но теплый, спящий на груди комочек заставлял иногда в темноте тайком улыбаться Павла Ефимовича. Мышцы лица его в это время находились в совершенно непривычном для них положении и долго не могли в нем удерживаться, поэтому улыбка получалась больше похожая на короткий оскал. Так обыкновенно улыбаются люди, которые раньше никогда не смеялись. Переполнявшее Перекурку чувство еще долго не давало ему предаться сну, под конец начав уже надоедать. Тогда он в последний раз недовольно фыркнул и скоро забылся.
Следующий день был опять знаменателен для Павла Ефимовича. В это утро он первый раз в жизни проспал, проигнорировав напрочь треск восточного будильника. Разодрав глаза к половине десятого утра, он сел на кровати и, хмурясь, посмотрел на часы.
Удар едва не хватил его бедное сердечко! Он отшатнулся от будильника, как дикий зверь от пылающей головешки, и сразу даже не сориентировался, за что взяться. Несчастный, он бросился было к брюкам, но задел левой ступней за электрообогреватель, стоявший возле окна, взвыл от боли, запрыгал по периметру комнаты на здоровой ноге, пытаясь одновременно подуть на пострадавшие пальцы ушибленной, споткнулся и, словно истребитель, идущий на перехват и не заботящийся о своей сохранности, протаранил коробку со старыми журналами. Сидя в куче макулатуры, он вынужден был признать, что на работу он уже опоздал! Нащупав первый попавшийся журнал, Перекурка стал шарить сверкавшим взглядом вокруг в поисках Кохинора, но того в пределах видимости не оказалось, и Павлу Ефимовичу пришлось со злости запустить журналом в плафон, отчего последний звякнул и заплевал снайпера тонкими осколками лампы. Здесь наш любитель кошек не выдержал и так ругнулся, что через минуту аж самому стыдно стало.
Все это время, испуганный непонятными и опасными выходками хозяина котенок просидел в надежном, уже испытанном убежище между горячим компрессором холодильника и пыльной стеной. Впрочем, Перекурка достаточно быстро угомонился — он просто не умел долго злиться — и, пересилив всяческие внутренние побуждения к расправе, занялся обычными процедурами и ушел верно, хотя впервые с опозданием, исполнять свой служебный долг.
