— Кто из Козлихи во флоте служил? Никто! Вот!
Восхищенная Зинка крепко поцеловала Алешку, Алешка — ее. Смех, соленые шутки.
— Эта обкатает! Попадись в лапы.
Плясали, шумели, и под шум Зинка утянула Алешку на улицу. Она тянула Алешку в огород, к стожку, жарко нашептывая что-то. У стога Алешка опомнился.
— Куда ты? — Вырвал руку и сильно толкнул Зинку в сено. — Дура! — Шатаясь, пошел в избу.
Утром Алешка проснулся с первой мыслью: Аста Аста. Было стыдно за вчерашнее, тревожно и тоскливо. Коровин уже подогнал подводу, сидел опохмелялся.
— Я, сынок, поеду провожать. — Мать была одета в полушубок, держала в руках Алешкин мешок.
— Ну, папа… — Алешкин голос дрогнул.
Отец сидел, смотрел в пол.
— Сядь.
Алешка сел. Помолчали. Отец поднялся, набрал воздуху в свистящие легкие.
— Давай.
Обнялись, поцеловались крепко.
— За вчерашние слезы, сынок, прости. Ваню вспомнил. Ну, знаешь сам.
Мать вся в слезах села в телегу. Собирались люди, что-то говорили, что-то наказывали. На правах невесты, Зинка жалась к Алешке, и он сердито отталкивал ее.
— Да подожди ты.
Подошла Марта Тынц.
— До свидания, Алешка.
— Асте привет, тетя Марта.
— А она дома.
Алешка было кинулся к дому Асты, но почему-то вернулся, сел на телегу. Телега тронулась. У сеней стоял отец и, казалось, не глядел вслед уезжающим. Остались стоять люди. Выехали за деревню, и комок застрял у Алешки в горле — ни слова сказать, ни вздохнуть.
За скотными базами, у дороги стояла Аста. Алешка спрыгнул с телеги, побежал вперед. Подбежал, стал как вкопанный, притронуться не посмел. Аста смотрела на него большими карими глазами и чуть улыбалась.
— До свиданья, Алеша. Пиши.
— Буду писать. — Алешка пятился и все повторял. — Буду писать, буду писать. — А потом побежал и еще издалека крикнул: — Буду писать!
Деревенька Степановка разместилась на южном склоне пологой черноземной гривы. От изб — обнесенные плетнями огороды. Они спускаются по склону до озера. Озеро почему-то зовется Черным, хотя вода в нем зеленовато-мутная, как и у всех озер в Барабе. Избы, как будто впрягшись в огороды, тянут их, аж плетни трещат. В конце деревни — кузница и гараж, а за ними стала в ряд техника: комбайны и тракторы, лущильники и бороны разных видов и устройств, сеялки, стогометы, тракторные грабли, да такие широкие, что по деревне их не провезешь.
Рядом с такой мощью и красотой почерневшие, неказистые избы выглядят нелепо. Удивляет, кто же работает на этих машинах: так мала деревенька и пустынны ее дворы.
Утро. Солнце выкатилось из-за степей чуть ли не на северо-востоке. Редкие звуки уплотняют тишину. «Дзинь, дзинь», — доносится из кузни. Резко затрещал и, захлебнувшись, умолк пускач дизеля. За скотным базом, вовсе перепела будто железом об железо скребут: «Вжи, вжи, вжи, вжи», а потом: «Подь полоть, подь полоть». А полоть есть что: буйствуют овощи, а меж ними, навострив уши, выгладывает осот — царь сорняков.
За избой на сутунке[6] сидит дед Степан, курит. Он смотрит на озеро, где волнуется табун жеребят, а дальше, на горизонте, у березовой рощи аул Тандов. Дед замечает, что за озером нет березы. Она стояла в степи, высокая, развесистая, и вот — нету.
«Тандовцы, бурдюки, секанули! — Мысленно ругается он. — Не береза, маяк была. Одрях сват Салим Батырыч, нет силов догляд вести. Рощу небось губят теперь хозяева». С грустью думалось о том, что умрут, не увидевшись, хоть до аула вкруг озера девять верст. А было хожено! Всю Барабу до Кулунды истропили с Салим Батырычем. Сколько горностая взято да колонка — несть числа. Врозь, ясно, хаживали. Встречались, бывало, в колках иль в тальниках при болотах. У костра посидят, десяток-два друг другу слов скажут, припасами поделятся и разойдутся в буранистой лесостепи. Во всей Барабе нет ближе друга у деда Степана, чем Салим Батырыч, а теперь родней стали. На свадьбу Салим Батырыч не приезжал из-за ветхости своей, а увидеться хотелось — нет терпения. Внук, Николай, на мотоцикле свозил прошлым годом. Только и делов, что почти молча курили. Даже водки не выпили: не хотелось. Внук, помнится, торопил: «Хватит, деды, болтать, дела у меня». Салим Батырыч и вовсе козлобородым стал, высох, на покойника шибко походит. После поездки дед Степан долго болел. Растрясло кости и внутренности, нет связи в теле. Шабаш, дружок, конец близко.
