Припоясывая на ходу светильник, он заспешил к стволу.
Рукоятчик Михаил Сухов рад встрече с другом.
— Опаздываешь.
— Да с начальником процеловался…
— С Моевым?
— Ага.
— Я его вчера в клеть не пустил — пьяный был.
— Ты, Миша, приди завтра на шахту до смены. Надо ошкурить мужика да в створ поставить.
Морщины на лице Сухова сбежались.
— Отставили мы свое, Вася.
— Миша, ты что?! — Василий Андреич пытался заглянуть в лицо Сухова. — Смеяться разучился? Нет. А коль нет, то и хорошо. Старики мы — дубы, да? Режь — кровь не потечет? Эх ты…
— Ладно, приду.
— Да не в этом дело. Я к тому: тело живое — душа умерла. А тогда зачем жить? Тогда лучше в ствол головой.
— Будет тебе меня хоронить! Что-то ты сегодня вытоньшился? — улыбнулся Сухов. — Уж и жилы не даст ослабить. Иди в клеть, крыса подземная.
— Завидуешь?
— Ага, — признался Сухов, закрывая клеть. — Не радикулит бы, так…
— Ладно, сигналь. Припугнул ты меня нынче. Смотри — растребушу и на копер закину!
Клеть вздрогнула и резко пошла вниз.
— Смотри погоду!.. Чтоб дождя не было-о! — услышал Сухов уже из глубины.
Клеть с глухим грохотом падала вниз, а Василию Андреичу казалось, что постепенно засыпает его породой. Сперва ноги, а потом все выше порода обжимала его пояс и грудь. Сердце вроде уже толкалось не в груди, а в тесноте холодных глыб. И будто в сон поклонило Василия Андреича, и ему стало страшно.
Стволовой клацнул замком, открыл клеть. Василий Андреич изо всех сил сдвинул ноги с места. Шаг, другой, еще, еще… «Скорей в забой, — торопил он себя, — скорей в забой, скорей…»
Зарплату выдавал слесарь Карелов. Работу эту он делал трудно: пальцы не гнулись; Карелов сбивался в счете, потел.
— Фу, черт, легче железяки в шахте таскать.
— Это кому как! — гыгыкнул Чуев, мужик дураковатый и шумливый, и подмигнул Загребину, а потом уставился смеющимися глупыми глазами на Серегу Резникова. Загребин сделал вид, будто его не касается подковырка Чуева, а Серега равнодушно подумал: «Каждой деревне дурак полагается, и нам бог дал».
Серега занял очередь за Загребиным и сел на подлокотник старого, но крепкого кресла. На таком кресле еще сидеть бы да сидеть, конечно, если подновить драпировку, но кресла поменяло все руководство шахты — Серега видел старые в быткомбинатовских закутках, и даже в подземную подстанцию кто-то одно приволок. Серега сверился в магазине, и оказалось, что лакированные на поролоне стоят шестьдесят восемь рублей. Прикинул и выходило: полгода он или такой же, как он, гаврик работал на все эти кресла. Сходил после к председателю шахткома, высказался.
— Дух времени, — сказал председатель. — Эстетика.
Сам тоже на новом кресле сидит.
— Дух-то, может, и дух. А он счас, дух-то, тоже кой на что денежку требует. Вон он, бомбит, — Серега показал куда-то в потолок черным от постоянной работы с металлом пальцем.
Председатель помолчал, будто прислушивался: где это «бомбит».
— Чего ж теперь, лавки сколачивать для кабинетов?! — рассердился он.
— Ишь ты, «лавки». — И Серега не выдержал: — Ну и не облез бы, коль на старом-то посидел. А за семьдесят целковых рудстойки можно купить иль пять комплектов спецовки. Инструменту слесарного опять же не хватает.
— Демагог, — нехорошо смеялся председатель, — демагог…
«Был мужик как мужик, пока в забое работал, — думал Серега. — Выдвинули в верха, и уже — «естетика». Постой, Серега тоже щи не лаптем хлебает — пять газет выписывает.
— Негуманно все это, — сказал со вздохом.
— Что — негуманно? — заинтересовался председатель.
— Да с креслами… Это…
— У тебя всё?
— Всё.
— Ну и иди отдыхай. Ты с ночной? Вот и иди.
Вот какая неприятность была у Сереги со старыми креслами. Они и сейчас бередят его душу: живые деньги гибнут.
Очередь почти не движется — Карелов не Загребин: у того, бывало, очередные только отскакивали. Глазом не моргнешь, а он уж и марочку тридцатикопеечную «ДСО «Труд» тебе всучит, и за «Красный Крест» высчитает и десять-пятнадцать копеек сдачи укатит в свой карман.
Загребин — это затихающая болезнь участка, бывший штатный общественник, что ли, хоть по штату числится слесарем. В общем, до того впился в тело участка, что насилу вытянули.
