Когда-то был человеком - страница 4

Впервые мы вполне сознательно воспользовались незаслуженными почестями в 1961 году, когда в разгар предвыборной борьбы предприняли турне по маленьким городкам, расположенным в Люнебургской пустоши. Мой друг Чарли Белов (сейчас он солидный человек, редактор на телевидении) держал штурвал нашего

Ансамбль «Ляйд-артиклер», котором начал выступать Дитрих Киттнер

линкора. Жилетка с блестками, надетая поверх безупречно белой рубашки, на голове – черный котелок – вылитый камердинер. Роль далась ему без особого труда, поскольку он интенсивно репетировал ее несколько недель. Молодой сотрудник газеты, уволенный из нее, он прибился к нашей семье и какое-то время жил у нас на кухне. Когда у нашей обшарпанной двери раздавался звонок, он никогда не отказывал себе в удовольствии пойти и открыть ее. Облачен он был при этом в описанное выше одеяние. Чарли протягивал ошарашенному гостю серебряный поднос и рявкал: «Попрошу вашу визитную карточку!» Некоторые воспринимали это всерьез, и скоро в определенных ганноверских кругах пошли разговоры: «Этот Киттнер совсем свихнулся: завел себе камердинера».

Теперь же, за рулем открытого «мерседеса», Чарли в своем котелке окончательно вошел в роль: он восседал, неприступный и прямой, будто аршин проглотил. Я же развалился на кожаном сиденье, олицетворял собой карикатуру на сельскую знать: блузон в зеленую полоску, круглые никелированные очки, немыслимая тирольская шляпа с красным шнуром, какие носят дети.

Когда мы солнечным воскресным днем проезжали в таком виде через заспанные деревушки, жители провожали нас удивленными взглядами. Открыв рот, они глазели на нашу машину, за которой с лаем бежали собаки. Мы решили привнести в это дело «политическую» струю.

В следующей деревне Чарли притормозил возле какой-то согбенной старушонки, быстренько обежал машину и открыл мне дверцу. На лице у старухи было написано тупое удивление. Сохраняя достоинство, я вышел из машины в своей дурацкой шляпе и никелированных очках, скроил на лице самую страшную гримасу, на какую только был способен, и, согнувшись, насколько это было возможно, судорожно протянул к старухе дрожащую руку: «Уважаемая, – начал я, заикаясь и пуская слюни, – уважаемая, я являюсь местным кандидатом ХДС на выборах. Отдадите ли вы мне свой голос? Мы выступаем за правопорядок и чистоту».

Старушка испуганно попятилась. Потом на подгибающихся ногах изо всех сил заковыляла прочь по деревенской улице, словно преследуемая фуриями. Ободренные успехом, мы стали повторять эту дурацкую школярскую выходку в каждой деревне, порой по два- три раза. А сколько деревень было на нашем пути!.. Можно спорить о художественных достоинствах этого розыгрыша, но мы были тогда такими молодыми и еще не обладали чувством меры.

Следующее представление было еще более грандиозным. В один из теплых летних вечеров, когда улицы полны фланирующей публикой, я подрулил на своей шикарной машине к тротуару возле одной из самых оживленных площадей Ганновера – Крёпке-плац, намереваясь припарковаться. На этот раз я был одет, как все нормальные люди. Своего коллегу Вилли Вайст-Боша я высадил чуть раньше.

Вилли – занятная личность. Тот, кто видел его впервые, тут же невольно вспоминал Чаплина, и не только из-за усиков и черного котелка. О его юморе, в частности о репертуаре еврейских анекдотов, ходили легенды. У нас были заранее отработаны приемы, с помощью которых мы при случае разыгрывали окружающих. В разгар веселой беседы мы могли вдруг начать яростно спорить о каких-нибудь пустяках. Чем глупее был повод, тем лучше. Интересовало не существо спора, а форма взаимных выпадов. Важны были нюансы.

Ссора должна была начинаться безобидно, затем постепенно нарастать, заканчиваясь совсем неизящной руганью. И только когда дело доходило до кульминации – казалось, еще одно слово, и дело дойдет до рукоприкладства, – когда зрители опасливо отступали в сторону, мы без всякого перехода начинали вдруг весело хлопать друг друга по спине и заказывали еще по пиву, бросая неодобрительные взгляды на сбитую с толку публику. Но горе было тому, кто осмеливался вмешаться и утихомирить спорящих. Мы дружно ополчались против попавшего впросак и ошеломленного миротворца и в один голос начинали ругать его: «Не лезьте, куда вас не просят!», «Не вмешивайтесь, вы, возмутитель спокойствия!», «Займитесь-ка лучше своим делом!», «Мы ссоримся друг с другом, а вам-то что до этого?», «У самого, видно, рыльце в пуху!». И это были порой еще не самые крепкие выражения.