— Как же так? — спросил он вслух. Ответом была тишина. Собачьего лая от деревни не слышалось. Птицы не пели. Ни шума поезда, ни автомобильных гудков — ничего. Деревня издали выглядела нарисованной.
Тонкая серебристая ниточка свисала с ветки березы, на ней качался маленький паучок. А вот и паутина старого паука. Интересно, сколько живут березы? Будут они стоять здесь через сто лет? Эти совсем тоненькие. И листья, словно весной — ну, на одной слегка пожелтели.
Ветер сильнее качнул паутинку. Фима вскинул голову — в шелесте травы ему словно почудилась давно забытая мелодия, в золотистой листве — отблеск чьей-то улыбки, сияние нездешнего взгляда. Нет… Показалось.
Тишина оглушала. Он будто попал в заколдованный мир, где время остановилось. Казалось, кто-то усмехается за спиной — видишь это пожарище? Он должен был стать поэтом, а что с ним стало? Ты верил? Ты, дурачок, верил?
— Почему ты нас обманула? — закричал Фима, желая прогнать наваждение. Какая-то птица с криком сорвалась со стоящего на той стороне пруда дерева и, хлопая крыльями, полетела к деревне. Фима проводил ее взглядом. Нет, пора идти. Что толку…
Вдруг его окликнули сзади. Фима обернулся, мгновенно исполнившись какой-то безумной надежды, — но стоявший невдалеке человек был ему совсем незнаком. Это был мужчина средних лет в рабочей одежде.
— Вы звали кого-то?
— Что? Нет.
— А то мне показалось, что вы кому-то кричали.
Фиме стало стыдно за свой порыв. Но не расскажешь же совершенно незнакомому человеку…
— Друг у меня погиб тут, — буркнул он.
— Не может быть! Так вы приятель Колькин?
— Одноклассник бывший.
— Да, жаль. Очень жаль. Хороший был парень.
Фима ожидал, что после этих слов последует «хоть и спился», но незнакомец ничего такого не сказал, и Фима почувствовал к нему невольную симпатию. Собеседник продолжал:
— Добрый такой, безотказный. Только одинокий очень, я так понял, не было у него ради чего жить.
— А ради себя? — неожиданно возразил Фима. Незнакомец глядел на него, молча разминая в пальцах травинку. Фима быстро заговорил:
— Может, вы меня упрекаете… да я сам сейчас себя упрекаю. Но я ведь не родственник, никто, одноклассник просто. На работу к себе устроить его не мог, там образование нужно, да он и подвести мог, если бы сорвался. Он ведь сам хотел завязать, сюда уехал. Сначала вроде удалось, а в начале лета я письмо от него получил, он писал, что все нормально, да я по почерку все понял. Только сразу приехать не мог, дела разные, в Питер вот надо было. Неделю назад про клинику узнал хорошую, там же потом и санитаром можно было бы устроиться, когда вылечится. Приехал, и вот… Слишком поздно.
— Зря он сюда приехал, — вздохнул незнакомец. — Добро бы тут жизнь кипела. Летом хорошо, конечно, а зимой тяжело. Молодежь наоборот уезжает.
Фима кивнул.
— И работы нет.
— Ну, работу, если б у меня дело пошло, я бы ему потом предоставил. Я ведь тут рядом землю беру, надеюсь, дело пойдет. Дали землю наконец-то. Я в комитет обращался и в район, они говорят — если есть свободный участок, подавай заявку. Я подал, а председатель отказывает, опять посылает в комитет.
Фима слушал. Человеку хочется выговориться, что же, послушаем… В смысл он особо не вдумывался.
— … А у него же дензнаки в глазах вместо зрачков, я показал бы вам его дом, насколько он отличается от других домов, так отсюда он не виден. А тот хмырь почему-то передумал, ну он сегодня и говорит мне: ладно, подавай заявку…
«Эх, Колька, вот хороший человек — и тот уже про тебя забыл, мысли у него своим заняты. Как же так получилось… Впрочем, он тебе никто, свои дела у него…»
— Кстати, а где его похоронили, не знаете?
— Какое… а, да! — Собеседник слегка смутился, что увлекся и так долго говорил на интересующую его тему. — Кстати, тут просто мистика: тела-то не нашли!
— Так может, он не погиб?
— Да нет, к сожалению, собутыльники хорошо помнят, что он оставался в парилке. Очень крепко спал…
— Я ничего не понимаю. Так не милиция увезла тело?
— Милиция не нашла! Они приехали через сутки, это ведь случилось на День молодежи, они были заняты в районе.
— А свои? Те, с кем он был?
