Пустошь не изменилась за четыре года. Все та же равнина, иногда заболоченная, иногда покрытая перелесками (сейчас, в начале осени, они были особенно хороши — желтые, оранжевые, алые), та же тропинка, которую обрамляли редкие кустарники. От них доносился щебет птиц. Дрозды, свиристели и прочие мелкие пернатые пировали, склевывая созревшие ягоды. Человеческого присутствия они, как ни странно, почти не боялись — иногда какая-то птаха, сидевшая на веточке у самого края тропинки, весело глядела на подходящего двуногого глазками-бусинками и, чвиркнув, продолжала свое увлекательное занятие. В крайнем случае, отлетала на соседнюю ветку.
За очередным перелеском открылся вид на деревню. Может, и зря он решил пройти именно этой тропинкой — никаких сентиментальных чувств зрелище нескольких одноэтажных деревянных домиков не вызвало. С одной стороны, хорошо вот так начать жизнь с чистого листа, оборвав все старые связи, с другой — чувства тоже как будто обрубает, живешь по инерции.
А ведь его дом еще цел, и внутри вряд ли что-то изменилось. И часы наверняка лежат где-то в столе, и на стене еще висит зеркало, в которое он когда-то по пьяни засветил кулаком… Все представляется так ярко, будто это было только вчера.
При следующем шаге нога погрузилась в воду. Кроссовки мгновенно намокли, он охнул и отскочил назад. Сквозь траву поблескивала водяная поверхность.
Идиот, увлекся и забыл про колхозный пруд. От водоема за эти годы осталось полностью заросшее болотце, кто-то натыкал по краям несколько жердей — но он, задумавшись, не обратил никакого внимания на эти предостерегающие знаки. А ведь это, в конце концов, тоже памятное место. Где-то здесь должны быть остатки сгоревшей бани.
Время не оставило видимых следов пожарища, да он и не искал особенно, не слишком это приятно — разглядывать собственную могилу. Просто прикинул, где бы это могло быть… и где через много лет будет аллея, больничный корпус, стоянка флипов.
Будет или нет? Иногда это все кажется настолько нереальным, непредставимым, невозможным. Станет ли этот мир, признаки которого он и перечислять не хотел, когда-нибудь миром добрым и светлым, миром людей мудрых, великодушных и трудолюбивых, для которых нет чужих? И если да, как можно приблизить это превращение? Ну живешь, ну выполняешь честно свою работу, не причиняешь никому вреда — разве этого достаточно? Достаточно? Достаточно?
А сегодня что для завтра сделал я.
В другую сторону простиралась пустошь — если отвернуться от деревни и не прислушиваться специально, казалось, что человека здесь никогда не было. Пейзаж не давал никаких наметок — такие луга с редкими перелесками видели и шедшие на Русь воины Батыя, и Наполеоновская армия, и солдаты Третьего рейха смотрели, как по такой же заболоченной равнине движутся им навстречу израненные, не слишком хорошо вооруженные, но несломленные защитники родной земли, и древние прародители нынешних народов, сжимая в руках кремневые ножи, оглядывались в поисках диких зверей. Он невольно вскинул руки, будто защищаясь от обвала времени, где каждый век был булыжником, и каждая секунда — песчинкой.
Или же над зеленым лугом, над неяркой, неброской красотой русской природы в ее последнем сентябрьском расцвете, смешанном с увяданием, понесется легкий летательный аппарат, и в нем будет сидеть… кто? Как она сказала тогда: для меня живы все, кто когда-либо существовал на земле.
Так и ты для меня всегда живешь сейчас.
Наваждение не кончалось. Мир казался таким же, как обычно, и в то же время особенно остро чувствовалось: пустошь вокруг была частью огромной планеты. Он словно физически ощущал ее вращение, солнце перемещалось по небу с видимой скоростью, казалось, достаточно просто пожелать — и можно подняться в это небо, помчаться над земной поверхностью, над лесами и болотами, степями и терриконами, дальше, к Атлантике, над миром обыкновенных людей, который, тем не менее, с каждой секундой на крошечный шаг, но приближается к миру Алисы.
Или не приближается, и река времени несет нас к обрыву, а тот мир — другой…
От повторяющегося в мыслях слово «время» его вдруг осенило, и он испуганно засучил рукав — поглядеть на часы. Было еще рано, он вполне успевал на автобус, даже с запасом. Лучше просидеть этот запас на остановке, а то можно опять замечтаться. Он перевесил дорожную сумку на другое плечо, кинул прощальный взгляд на деревню, повернулся напоследок к перелеску.
