Сейчас в девятом классная руководительница — Антонина Федоровна — историчка. Лицо иконописное, коса вокруг головы, и спокойная, как памятник. Ни голоса повысить, ни кулаком по столу стукнуть — выдержка такая, что в классе даже холодно. И меня сразу не излюбила. Я раньше по истории и литературе всегда выделялась. Знаю — не знаю, все равно. Как начну что-нибудь рассказывать, учителя уши и развесят. Особенно я здорово придумывала всякие биографические факты или приключения историческим лицам. Вроде такого: «А вот я читала несколько книг об Александре Македонском, так и характер у него по ним получается противоречивый. В одной книге он — герой, умница, а вот у Яна — кровавый и глупый».
И дальше можно накручивать какие угодно события. Все довольны. И учителя — урок хорошо идет, и ребята — никого спросить не успеют…
А эта Антонина Федоровна меня как вызвала первый раз, так сразу и раскусила: я учебник не раскрывала. И пару с ходу заработала. Конечно, я ее быстро исправила, но уже в «светочи» не попала…
Из нашей старой школы в моем классе, к сожалению, оказалась Галка, моя вечная врагиня. И мы с ней уже на первом собрании поцапались. Меня хотели комсоргом выбрать, а она поднялась и заявила, что я — анархист, что я ни одну работу до конца довести не могу и что я — идейно вредный элемент, в колхозе занималась гаданиями. Я так обозлилась, что и слова сказать не могла, а потом подала заявление в комитет, чтоб в этой истории разобрались. Если правда — пусть меня наказывают, а если нет — пусть ей всыпят за такие формулировочки.
Странные у нас все-таки отношения с Галкой. Раньше я очень хотела с ней дружить. У нее очень маленькие, близко посаженные к носу глазки, длинный нос и узкие губы. Но взгляд у нее умный и голос необыкновенно красивый, низкий, разноцветный. Я как-то это маме сказала, а она такое определение высмеяла. Но ведь бывают голоса совершенно одноцветные, ровные, нигде даже не зазвенят, как нитка металлическая. Бывают и двуцветные: то тонкие звуки, то хриплые. У мальчишек у многих сейчас такие. А бывает целый набор разноцветных, как краски, звуков. И вот Галка своим голосом чудеса творить может. Ей учителя всегда верят, когда она говорит, что не выучила уроков — не могла. Даже объяснений не спрашивают. И в классе ее уважают, хотя она суперпринципиальная и никогда никому не подсказывает.
Мы с ней целых три недели дружили, гуляли, строила планы на будущее, а поссорились из-за ерунды. Я взяла у нее почитать «Наши знакомые» Германа и заикнулась, что не отдам. Мне эта книга в душу запала, а купить негде, так целая трагедия вышла. Галка начала проповеди мне читать, столько морали развела, целый дом окрасить можно. А потом так и пошло, мы с ней на каждом собрании цапаемся. По-моему, она скрытая карьеристка.
Как-то рассказала я о ней папе, а он ее одобрил.
— Принципиальная, идейная девочка!
Но разве принципиальность, идейность может быть у жестокого человека? Вот мой папа — это действительно принципиальный человек. Когда я в комсомол вступала, он чуть в школу не пошел, чтоб меня не принимали, так как я еще — «зеленая». Хотя задатки у меня хорошие. Он вообще считает, что нельзя в пятнадцать лет принимать всех подряд, что это — честь, которой в нашем классе мало кто достоин…
Мама с трудом его отговорила. Когда он ушел, сказала со вздохом:
— До чего у нас папка честный.
Она заранее переживает, что он не будет ничего делать, чтоб я в институт попала, если провалюсь на экзаменах. А я его только сильнее уважаю за это. Галка же никого не любит, никому ничего не прощает. Для Галки мир состоит из незыблемых авторитетов, и она ужасно злится, когда на ее фразу «еще Горький так считал», я отвечаю:
— Ну и что! А разве Горький не мог ошибаться?
В прошлом году, когда мы поссорились, она вдруг на комсомольском собрании выступила с критикой моих взглядов на любовь и дружбу. Тогда еще Сорока сказал, что мои теории — детский лепет, а вот Галка — страшный человек. И в той школе ее никуда не выбирали. Только в этой, благодаря симпатии Антонины Федоровны, ее выбрали в комитет. Я хотела сначала выступить против, но побоялась, что она скажет — свожу личные счеты. Но я всерьез убеждена, что такие люди очень опасны для любой общественной работы.
