— Это я-то? — возразил Леша Листунов. — А кто пережил голодное детство, послевоенную разруху? Кто недосыпал, недоедал, вкалывая на стройках пятилетки? Кто восстанавливал города, заводы, фабрики? Я и видел-то в своей жизни только одни трудности. Не успеешь оглянуться — и состаришься в борьбе с этими трудностями. И почему так не повезло в жизни нашему поколению?
— Я не считаю себя несчастной, — заметила Унылая Маша.
— Надоели мне эти проклятые трудности! — продолжал Леша. — А когда жить прикажете? — Он обнял за талию Катю. — Любить? Наслаждаться?
Игорю нравился ход рассуждений Листунова, такого он еще ни от кого не слышал. Наоборот, все толковали о трудовом подъеме, увеличении производительности, своем вкладе в дело восстановления народного хозяйства… Вступать в спор не хотелось, тем более что товарищи Листунова совсем не разделяют его мысли. Может, он просто дурачится? Разыгрывает их?
— Ты рассуждаешь, как эгоист, — начала Маша.
— Я и не отрицаю, что я эгоист… в личной жизни, а на работе Алексей Листунов ходит в передовиках. И почему эгоистом быть плохо?
— Ну, знаешь!.. — покачала головой Маша.
— Не знаю, — рассмеялся Леша. — Объясни, пожалуйста.
— Ну, во-первых, если бы все были эгоистами, мы никогда войну не выиграли бы…
— Ты не путай эгоизм с патриотизмом, — перебил Листунов. — Эгоисты воевали не хуже других. Отец одного моего знакомого сам рассказывал, как взял в плен немецкого офицера, чтобы попасть во фронтовую газету, где должны были бы напечатать его портрет. Очень уж хотелось ему послать газету своей девушке в Куйбышев.
— И послал? — спросил Семен, носатый парень с рыжеватой челкой, спускающейся на лоб.
— Медаль за отвагу получил, а в газете почему-то так про него и не написали…
— Мне стыдно тебя слушать, — отвернулась от него Унылая Маша. Длинный подбородок ее от возмущения задрожал и стал еще длиннее.
— За что купил, за то и продаю, — заметил Листунов. — А медаль я у него сам на груди видел. В День Победы. А вот я бы из-за девушки не стал рисковать своей драгоценной жизнью! Да и в газету никогда не стремился бы попасть… Значит, никакой я не эгоист, а передовой производственник нашего цеха! Давайте выпьем за Лешку Листунова — человека нового, послевоенного поколения! Хватит о войне, о плане, о коллективе! Как говорил один философ, пока я существую, есть все, а когда меня нет — ничто не существует!
— Кто этот философ? — полюбопытствовал Семен.
— Фамилию забыл! — рассмеялся Алексей. — Какой-то немец.
— Маркс? Или Энгельс? — пристал к нему Семен.
— Нет, у него фамилия на «К» или на «Б»…
— Выпил он, вот и треплется, — попыталась разрядить обстановку Катя. — Что вы, не знаете Лешку? Он «Краткий курс» и то до конца не дочитал, а Маркса и Энгельса знает только по портретам.
— Темный ты человек, Алексей, — покачала головой Унылая Маша.
— Веселый он, заводной, — вступилась Катя.
— Треплюсь я, братцы! — воскликнул Алексей. — Разыгрываю вас, чудиков! Не читал я никаких философов, был на лекции, вот там и слышал про «существую — не существую»… — Он поднял свой стакан. — А выпить за меня надо. Кто в числе первых подписался на последний заем? Я — Алексей Листунов! Кто подал заявление в комсомол? Я! «Расцветали яблони и гру-ши-и… Поплыли туманы над реко-ой!..» — дурашливо затянул Алексей.
Игорь сообразил, что он притворяется, прикидывается пьяным более, чем есть. Видно, струхнул, что лишнего наболтал…
— Мальчики, чего это мы все спорим и спорим? — улыбнулась Игорю черноволосая, кареглазая Катя. — Мы что, празднуем мой день рождения или выступаем на диспуте «Герой нашего времени»?
— Умница! — чмокнул ее в щеку Леша. — Да здравствует Катенька, ура! — И лихо опрокинул в себя налитый Игорю стакан.
— Есть святые вещи, которые походя задевать нельзя, — недовольно сказала Маша, бросив на Листунова укоризненный взгляд. — И в комсомол тебе еще, по-моему, рано. Несознательный ты элемент, Алексей.
Тот состроил серьезную мину, налил всем в стаканы, поднялся на ноги и торжественно провозгласил:
— Выпьем за героев, павших в боях за Родину. Вечная им память! Пусть знают, что благодарные потомки их никогда не забудут.
