У самого берега споткнувшись, повалилась в воду, увязая руками в мокрых одеждах убитого воина, в его вялых, колеблемых течением руках. Взвилась, отталкиваясь ладонью от запрокинутого лица, выскочила, перетоптавшись по мягкому, уже неживому. И в два прыжка оказалась рядом с черным, прыгнула вплотную. Прижалась мокрой спиной к горячему животу:
— Нет! — крикнула перехваченным голосом. И еще, чтобы звонче, яростнее:
— Нет! Мой, мне!!
Крик упал в тишину. Хаидэ ощутила в себе, как замерли в ожидании закаменевшие на тетивах пальцы. Смотрела прямо в перекошенное лицо Торзы, чувствуя спиной, головой — тяжелое дыхание большого тела.
И плавно, мягко легла на ее шею ладонь, сдавливая горло. Под стон вождя черный потянулся в сторону. Звякнул меч убитого воина. Хаидэ закрыла глаза. Вот сейчас, держа огромной рукой за горло, другой — острие меча ей в грудь, в сердце.
Но черный воин развернул ее к себе, опускаясь на колени, откидываясь на пятки. Рукоятка меча ткнулась в ладонь, и девочка обхватила шершавую кожаную обмотку. А он, пальцами придерживая плоский металл, упер острие в свою грудь. Опустил руки, закрывая глаза. И замер у ее ног.
Тростники перешептывались сухими голосами, жаворонок пел где-то в другом мире — синем, просторном, в котором ветерок мягко перебирал мех черной лисы на шапке Торзы, холодил испарину на темных лицах лучников, вставших камнями.
Длинный черный воин откинулся плечами, уперся грудью в острие меча, который держала невысокая девочка в облепившей фигуру мокрой тунике. Вздохнул, поднимая ребра, показалась из-под острия меча капля крови. Зернышко граната на черной коже.
— Убей! — стрелой в уши прилетел крик отца. Дрогнула рука, капля набухла, поползла.
— Нет! — ответила, сердито глядя в темные, ночные глаза пришельца:
— Он — мой!
И размахнувшись, отбросила меч. Плеснула вода.
…Вождь думает быстро. На то он и вождь — принимать решения быстрые и правильные.
— Убрать луки. Отойти назад.
Воины заоглядывались, отступая, отошли к границе травы, опустив луки. Вождь сам подошел к дочери. Посмотрел на суженные глаза, сжатые губы. Глянул на воина, стоявшего на коленях с опущенной головой.
— Встань, — приказал.
Черный встал, и вождь поднял голову, удивляясь росту. Прошелся взглядом по извитым клубкам мышц. Покачал головой, не увидев ни единой царапины. Глянул на убитых, ткнувшихся лицами в песок, на мокрую дочь.
— Я вижу, Хаидэ, боги послали тебе защитника. Нельзя спорить с судьбой. Но помни — ты сама взяла его себе. Не пожалей.
— Не пожалею.
Вождь кивнул. Снова поднял лицо:
— Кто ты, воин? Откуда? Как попал сюда?
Воин молчал. Все ждали. Время, пойманное на лету, замедлилось, застывая…
— Хорошо, — отступился вождь, рассудив, что ответы теперь все равно ничего не изменят:
— Моя дочь…
— Его зовут Нуба, — сказала Хаидэ.
Торза глянул на нее мельком. Снова повернулся к воину:
— Ты — Нуба? Так зовут тебя?
Чернокожий склонил голову.
— Моя дочь, Нуба, взяла тебя. Береги ее. Не причиняй ей вреда. Иначе, клянусь мечом учителя Беслаи, ты можешь сражаться и убить всех воинов племени. Но я все равно убью тебя, выброшу твое сердце степным стервятникам и прокляну твою душу.
Нуба, выслушав угрозу, сказанную спокойным голосом, как об уже свершившемся, опустился на колени и прижался лбом к песку рядом с босыми ногами княжны.
— Вот и хорошо, — сказал вождь. Глядя на цепочку позвонков под черной незащищенной кожей, погладил рукоятку меча. Бросил взгляд на дочь и убрал руку.
— Отведешь его к Фитии, пусть накормит, — сказал. И пошел к стойбищу.
— Охрану княжны снять. Не нужна больше, — распорядился, проходя мимо столпившихся воинов. И на попытки старшего возразить, криво усмехнулся:
— Этот черный демон за полворобьиного крика уложил семерку охотников. Мне что, оставить племя без мужчин?
Остановившись, оглянулся и крякнул, забирая в руку бороду. На песке у кромки воды сидел черный великан, обхватив колени, внимательно слушал. А его дочь Хаидэ, встряхивая мокрыми волосами, что-то говорила, показывая рукой на небо и воду. И, похоже, смеялась, в трех шагах от лежащих друг на друге мертвых охотников. На усыпанном стрелами песке под слоем мелкой воды валялся брошенный меч. — А ее он не тронет. За судьбу моей дочери взялись, наконец, боги, — сказал задумчиво, — теперь не только у меня будет болеть за нее сердце. У богов тоже.
