Так раздумывая, Хаидэ стояла на горячем песке, а солнце крепко держало ее темя под раскаленными волосами. Смотрела на дерево и глаза болели от резкой границы — черный силуэт на красном бескрайнем фоне.
«Нет» сказала себе шепотом и повторила громче, так что по гребенке ближнего бархана, суетясь, побежала серая ящерка, осыпая из-под коротких лапок песок, — нет! Мое новое не отнимает бывшего, а лишь прибавляется к нему. Я это знаю!
И, уже не пытаясь приблизиться к черному далекому дереву, закрыла глаза. На веках, окрашенных кровью и красным сиянием песков, замелькали черные узоры. Хаидэ замерла и позвала память, соединяя ее с нынешним сном. Узоры плыли, светлея и, по мере того, как память, упираясь, все-таки подходила ближе, — меняли цвет, становясь из черных синими, из синих серебряными. И вот вместо красной непрерывности песчаных волн побежала перед глазами мелкая рябь речной воды. Ручей, тот самый, где цвели сливы, роняя в воду лепестки, а среди белых деревьев она впервые увидела черную фигуру. Там было тепло от весеннего солнца и свежо от проточной воды, там пахло летучим медом и сонными после зимы травами, такими сочными, что их можно было пить, как зеленое вино.
Память билась в ее голове рябью прохладной воды, соединяясь с песками сна. И, наконец, когда сон и память перемешались, так что не расплести цвета, не отделить зноя от холода, мир покачнулся и сдвинулся, поворачиваясь. Поняв, можно — Хаидэ медленно открыла глаза. Опустила голову, — холодная вода обволакивала щиколотки, пуская вверх по коже толпы мурашек, и пальцы ног подгибались от стужи. Нагибаясь, зачерпнула ледяной влаги, выпрямилась, протягивая сомкнутые руки, с которых капали блестящие капли. Но дерево было далеко, серебряная вода, разливаясь от ног, становилась розовой, потом красной, превращалась все в тот же песок. Хмуря брови, Хаидэ протягивала руки, уговаривая вселенную. «Здесь надо не так», снова стукнуло в голове, он не дотянется до ее воды, но она может помочь — по-другому.
Держа руки вытянутыми, напряглась, вытягивая себя в дрожащую струну. Пусть услышит!
Черный силуэт шевельнулся, отделяясь от черного кривого ствола. И она увидела, как открываются глаза на черном лице.
«Ну же!»
Тяжело опираясь ладонями о черную тень, Нуба встал на колени, поднимая голову. Стал похож на большого исхудалого зверя, и Хаидэ, не переставая дрожать в усилии, вплела в память о весеннем ручье — другую память: о морском берегу, на котором сидела, кутаясь в старый плащ, а Нуба, рыча и кривляясь, скакал перед ней, падая на четвереньки, чтоб развеселить, метался, как большая собака.
«Я все помню, раб мой, мой друг и любимый, мой черный!»
Медленно распрямилась одна нога, вторая и, придерживая рукой ствол, Нуба встал, пошатываясь. А память Хаидэ, вплетаясь в сон, бежала, подхватывая по пути розные воспоминания, прижимала их к груди, ссыпала в широкий подол. Вот они вместе на Брате, Нуба в мягком седле и она впереди него, откидываясь на широкую грудь, смеется, щуря глаза от встречного ветра. Ветер пахнет степью и близким морем и ничего, что Теренций потом обругает Фитию, — они все равно убежали и весь день носились по дальней степи, обхлестав колючими кустами босые ноги…
Широкое лицо с ввалившимися щеками треснуло неуверенной улыбкой. И Хаидэ улыбнулась тоже, не отводя глаз от заросшего серой щетиной мужского лица. Сердце стучало, купаясь в жалости к нему — огромному и худому, как ярмарочный медведь, забытый пьяным хозяином-бродягой.
«Ты голоден и тебе надо попить…»
Вытянутые руки болели, дрожа. Последние капли утекали через ослабевшие пальцы. Но Хаидэ смотрела на Нубу, заклиная того сделать, что нужно. И он, отделившись от черной тени, вышел на раскаленный песок дня. Вытянул руку и, шевеля губами, обратил лицо к белесому пятну солнца.
Черной точкой парящий в небе ястреб наклонил маленькую голову, услышав зов. Острые глаза показали картину внизу, далеко от его полета: посреди красных барханов кривое дерево смерти, под которым нельзя укрываться живым. Высокая черная фигура рядом с изломанной тенью от сухих ветвей. И поднятая в птичьем приказе рука. А поодаль, в дрожащем размытом пятне миража — перетекающая светлой водой женская фигура, не отсюда, решил ястреб, взмахивая крыльями и отправляясь выполнять приказ, — чужая фигура, но это она принесла в горстях силу, для черного.
