Однако силы для этого предстояло еще собирать. И пока Мстислав ретиво занимался этим, Ярославу донесли и о его речах, и о его приготовлениях. Рассвирепевший Ярослав тут же приказал дружине выловить всех новгородцев в окрестностях, заковать в цепи и отправить в Переяславль-Залесский, лишив имения и товаров. И скорбная процессия скованных цепями двух тысяч ни в чем не повинных людей поплелась сквозь снега, морозы и вьюги к месту далекого заточения.
И все пришло в движение с обеих сторон. Вооружались ратники, подтягивались союзники, точили оружие дружинники, и гонцы, нахлестывая коней, мчались от князя к князю, от города к городу. Очередная братоубийственная война уже тлела, разбрасывая искры взаимного недоверия и ненависти.
А Ярун ничего об этом не знал, потому что крохотная усадьба, в которой его приняли, как приняли бы сына, лежала в стороне от дорог. Он уже вставал и даже начинал ходить, с трудом таская ослабевшие и будто совсем не свои ноги, и первым делом навестил коня, который застоялся в конюшне, пока выхаживали его хозяина. Конь был гладок и ухожен, радостно заржал, увидев Яруна, и ткнулся мордой в его плечо. И если бы не Милаша, сопровождавшая Яруна с первого его шага, он бы наверняка упал от столь крепкого приветствия.
– Ему надо ходить, – сказала мать. – Так скорее дурная кровь очистится.
И они гуляли. По чищеным дорожкам усадьбы, по конюшням и коровнику, где Ярун отдыхал, пока Милаша доила коров. А кругом уже пахло весной, синел, оседая, снег, капало с крыш и восторженно орали петухи.
Странно, но они почти не разговаривали. Им нужно было только быть рядом, смотреть друг на друга и ощущать растущую близость. Порою за весь день бывало сказано два-три слова, и, как правило, Милашей, но однажды уютный звук упругих струек молока, бивших в ведро, был нарушен Яруном.
– У меня ничего нет, кроме меча, – сказал он. – Разве еще слово, которое даю с оглядкой, потому что не нарушаю. И один свет – ты, Милаша. Ничего не обещаю, но буду служить князю Ярославу так, что он даст нам и землю, и скот. Завтра я стану на колени перед твоим отцом и буду Богом молить его отдать мне тебя, если ты согласна.
Тем же вечером Ярун торжественно опустился на колени перед родителями Милаши, и жених с невестой получили благословение, скрепленное целованием иконы Божьей Матери. И свадьба была назначена ровно через семь недель.
Только 20 апреля отец вернулся озабоченным. Он поставлял к столу Ярослава молоко да сыры, которые сам мастерски варил и выдерживал в темноте до полной спелости. Ярослав был щедр и милостив к старому дружиннику своего отца, но в то предвечерье хозяин вернулся встревоженным и, помолясь по приезде, отозвал Яруна.
– Князь Ярослав и брат его великий князь Юрий, боюсь, что в беде большой. Стан их окружен Мстиславом с новгородскими, смоленскими и псковскими полками. Не миновать усобицы.
– Коли князь в беде, так и я в седле.
Ярун тут же заседлал коня, прицепил дедов меч, низко поклонился будущему тестю и ускакал в густеющие сумерки, даже не попрощавшись со своею нареченной.
Холодно было, ненастно и сыро.
А еще днем, еще до того, как Яруну стало известно, что Ярославу грозит беда, князь Мстислав в последний раз направил послов к братьям, князьям Владимирским. И хоть летописи уверяют, что был Удалой весьма миролюбив, посольство было всего лишь поводом затянуть начало битвы: Мстиславу нужно было выстроить новгородскую рать, которую привел старший сын Всеволода Большое Гнездо, им же отвергнутый Константин. То ли князь Юрий догадался об этом, то ли Ярослав вообще ни о чем не желал думать, а только первым, поперед молчавшего Юрия ответил:
– Не время болтать о мире. Вы теперь – как рыба на песке. Зашли далеко.
– Князь Мстислав предлагает себя в посредники в вашем споре с Константином, – продолжал добиваться седобородый степенный посол. – Не лучше ли остановить братоубийство, пока не заревели трубы?
– Сам отец наш великий князь Всеволод не мог рассудить меня с Константином, – сказал Юрий. – Так к лицу ли Мстиславу быть нашим судьею?
– Пусть Константин одолеет нас в битве, тогда все – его, – поддержал Ярослав.
